— Безумие. Отпусти меня, — приказал Эйрон Мокроголовый настолько суровым голосом, насколько мог, — или прогневишь бога.
Эурон принес мокрый бурдюк и винную чашу.
— Тебя, кажется, замучила жажда, — ответил он, наполняя сосуд. — Надо бы выпить — чуток вечерней тени.
— Нет. Эйрон отвернулся от чаши. — Я сказал: нет.
— А я говорю: да. — Вороний Глаз опять оттянул ему голову назад за волосы и вновь залил в рот мерзкое пойло. Как ни стискивал Эйрон зубы, как ни крутил головой из стороны в сторону, в конце концов ему осталось задохнуться или проглотить вино колдунов.
Во второй раз сны были еще хуже первого. Он увидел ладьи железных людей, отданные воле волн и ветра, горящие на волнах кипящего кровавого моря. Он вновь увидел своего брата на Железном Троне, но Эурон в этот раз уже был не человеком. Не людской облик — осьминожий, точно чудище, порожденное кракеном из пучины, вместо лица масса извивающихся щупалец. Рядом с ним стояла тень в облике женщины — высокая, длинная, страшная, руки горят бледным белым пламенем. Им на потеху скакали карлики — мужского и женского пола, они сплетались в плотских утехах, кусали и рвали друг друга, а Эурон и его женщина смеялись, смеялись, смеялись…
Эйрону снилось, как он тонет. Вместо блаженства, что наверняка должно открыться ему в подводных чертогах Утонувшего Бога, снился ему ужас, который ощущают даже самые истово верующие, когда вода наполняет им рот, нос и легкие, не давая дышать. Трижды просыпался Мокроголовый, и трижды пробуждение оказывалось не настоящим — просто еще один сон после предыдущего.
Но наконец-то наступил день, когда дверь темницы распахнулась, и внутрь ввалился немой — без еды, зато со связкой ключей в одной руке и фонарем в другой. Свет был таким ярким, что на него нельзя было смотреть, и Эйрон боялся того, что этот свет значил. «Что-то яркое, что-то ужасное. Что-то изменилось. Что-то случилось».
— Давайте их сюда, — сказал наполовину знакомый голос, полный смертной тоски. — Не мешкайте — сами знаете, каким он бывает.
«О, я знаю. Я знаю, каким он бывает, с самого детства».
Один из септонов страшно захрипел, когда с него сняли цепи — какое-то полузадушенное мычание, которое, наверное, было попыткой заговорить.
Безногий колдун, висящий на стропилах, уставился на черную воду, шевеля губами в молчаливой молитве. Когда немой пришел за Эйроном, жрец попытался бороться, но силы покинули его руки и ноги, и одного удара оказалось достаточно, чтобы он присмирел. Его руки расковали — сначала одну, потом другую. «Свободен, — сказал он себе. — Я свободен».
Когда жрец попытался сделать шаг, шаткие ноги подогнулись под ним.
Оказалось, что ни один из заключенных не в состоянии ходить. В конце концов немым пришлось позвать еще товарищей. Двое схватили Эйрона за руку и потащили вверх по винтовой лестнице. При подъеме ноги бились о ступеньки, отзываясь режущей болью. Он кусал губы, чтобы не закричать.
Жрец слышал, как позади бормочут колдуны. Септоны замыкали шествие, всхлипывая и тяжело дыша. С каждым поворотом лестницы ступени становились светлее и ярче, пока, наконец, по левую руку не появилось окно.
Это была всего лишь щель в каменной кладке — едва руку просунешь, но через нее лился поток солнечного света.
«Какой золотой, — подумал Мокроголовый. — Какой прекрасный».
Его потянули вверх по лестнице, в свет, жрец почувствовал на лице тепло, и по щекам покатились слезы. «Море. Я чую запах моря. Утонувший бог не оставил меня. Море сделает меня целым. То, что мертво, умереть не может, оно лишь восстает вновь, сильнее и крепче, чем прежде».
— Отведите меня к воде, — велел он, словно вернувшись на Железные острова к своим утопленникам — но немые были рабами его брата и не обратили на приказ ни малейшего внимания. Они протащили его вниз по другой лестнице, через освещенные факелами галереи в мрачный каменный чертог, где со стропил свисала дюжина трупов, поворачиваясь и качаясь. В чертоге собралось с дюжину эуроновых капитанов — они пили вино под трупами. Лукас-Левша Кодд восседал на почетном месте, завернувшись в тяжелый шелковый гобелен вместо плаща. Рядом с ним сидел Рыжий Гребец, и дальше за столом Сушеный Джон Майр, Каменная Рука и Раггин Соленая Борода.