— И о чём же мы с тобой будем говорить? — ощущая облегчение от того, что ей больше не нужно притворяться, Марья скинула с лица показную улыбку.
— Я не знаю, как там у вас принято в Москве, но у нас в Озерках от людей секретов нет, у нас на одном конце деревни чихнул, а на другом тебе уже «будь здоров» говорят, — Голубикин пристукнул пальцами по столу. — Ты здесь всего неделю, а ткнуть пальцем в спину мне только ленивый не удосужился, соседские собаки и те облаяли. Что ж ты меня выставляешь на позорище?
— По-моему, я ничем тебя не опозорила, — разливаясь по груди холодком, обида тихонько царапнула душу Марьи.
— И что вы с Любкой нашли в этом молокососе? — Голубикин, сдвинув брови, поднял на дочь тяжёлый взгляд. — Я бы ещё понял, цепляться за такого, как Савелий, тот хоть мужиком был, а этот не в их породу — студень, одна только фамилия от отца осталась.
— Почему ты решил, что меня по-прежнему интересует Кирилл?
— Я что, похож на слепого? — спокойно произнёс Голубикин. — Почему ты приехала одна?
— Понимаешь, у Семёна вышла накладка с отпуском… — принялась объяснять Марья.
— Ты эту сказку про белого бычка рассказывай кому-нибудь ещё. Вон, матери пойди расскажи, — Николай мотнул головой в сторону окна, — может, она поверит. А мне мозги не пудри.
На какое-то время в просторной светлой горнице повисла тишина, нарушаемая только мерным тиканьем старинных часов на стене да густым гудением запутавшегося в занавесках шмеля.
— Что ты от меня хочешь услышать? — Марья поймала себя на том, что она смотрит на пыльную улицу, будто ожидая, что, вопреки здравому смыслу, на ней покажется знакомая до боли, высокая фигура Кирилла.
— Скажи мне, Марьяшка, то, о чём болтают у тебя за спиной, правда? Ты действительно всё ещё сохнешь по Кряжину? Тогда зачем ты выходила за этого… твоего, нового?
— Пап, всё так перепуталось… — она прижала к лицу ладони и провела ими ото лба к подбородку, будто отгоняя от себя призраки прошлого. — Я не знаю, нужен ли мне Кирилл, или уже всё поросло быльём, но то, что с Семёном у меня ничего не сложится, я поняла окончательно.
— Как же ты могла выйти замуж без любви?
— По любви я уже выходила, — горько усмехнулась она.
— И за что тебе такой крест? — думая о чём-то своём, Николай Фёдорович снова механически потянулся за пачкой с папиросами, но его рука застыла на полдороге. — Это что там такое?
Услышав в сенях непонятный стук, Голубикин отложил пачку в сторону и приподнялся над табуретом, но выйти из-за стола так и не успел. В ту же секунду, распахнув дверь настежь, в проёме появилась белая, как полотно, Анастасия.
— Коленька! Господи ты боже мой! Беда-то какая! — прижимая руки к щекам, она беспокойно переводила взгляд с мужа на дочь и, пытаясь что-то сказать, мучительно поводила головой из стороны в сторону.
— Да не мычи ты, мать, говори толком, что стряслось! — Николай подскочил к жене и схватил её за плечи. — Ну? Что?!
— Там… — махнув куда-то в сторону сеней, Анастасия прижала руку ко лбу и, закрыв глаза, надрывно заскулила.
— Да что там-то, ты можешь сказать русским языком или нет?! — не выдержав, повысил голос Николай.
— Мама, что с тобой? — сердце Марьи прыгнуло к самому горлу.
— Там… в старом доме Савелия и Анны…
— Кирилл? — губы Марьи, дрогнув, стали бесцветными. Мир сдвинулся со своей оси, покачнулся и, застыв, на несколько мгновений, потерял всё: цвета, запахи, звуки. — Мама?.. — собственный голос показался Марье незнакомым.
— Дочка, Кирилл… разбился, — выговорив самое главное, Анастасия длинно всхлипнула и прикрыла рот кончиком платка.
— Как… разбился? — смысл сказанных матерью слов не сразу дошёл до сознания Марьи. Дёрнувшись всем телом, она хотела бежать к дверям, но внезапно почувствовала, что ноги её стали неподъёмно тяжёлыми, как свинцом налились.
— Там, в старом доме, давно никто не жил… — хрипло проговорила Анастасия, — уже много лет не жил… а дом не любит стоять пустым… это нехорошо, если пустой…
— Да чёрт с ним, с домом! — прервала мать Марья.
— Ах, да… Кирилл… он полез наверх, он же собрался его продать… туда, на крышу, — путано сообщила Анастасия, — ну, и не удержался… Марья! — Анастасия протянула руку вперёд, пытаясь задержать дочь в дверях, но Маша уже выбежала в сени. — Марья! Постой! Послушай меня, не ходи туда! — бросившись вслед за дочерью, Анастасия Викторовна сбежала по ступеням крыльца, но та была уже у калитки. Не обернувшись, она крутанула деревянный овал щеколды и не разбирая дороги бросилась прочь.