— Нет, Фильк, ты не прав, Марьяшка — девка дюже умная, только не повезло ей в жизни, вот она и мается, не знает, к какому берегу пристать, — Смердин, в последний раз выпустив дым, бросил самокрутку на траву и, наступив на окурок носком кирзового сапога, со значением цокнул языком. — А сердце у неё доброе: услыхала, что Кирюхе плохо, враз всё бросила и помчалась как на пожар.
— Вот я про то и говорю, что шибко дурная, — от напряжения нос Фильки стал похож на мясистый оладышек, — сама-то скумекала бы: Володька Разгуляев, он же не смотри что малой, — спокон веку трепло-треплом, завсегда тень на плетень наведёт, а она, как блаженная, всё за чистую воду принимает! Ежели бы Кирюха убился, на Савельевом дворе уже народу бы было — не протолкнися, а тама никого нет, — сощурившись, Филька встал на цыпочки и, вытянув шею, присмотрелся к воротам кряжинского дома. — Точно, нет, значица, живой, ничего ему тамочки не поделалося. И ить летит, курица, к чужому мужу во весь опор! А вы говорите! Да Бог с бабой хуже, чем с черепахой, обошелся: навовсе мозгов не дал! — при мысли о том, что лично он никаким боком не относится к бестолковому бабьему племени, Филька просветлел лицом.
— А почём ты знаешь, что у черепахи нет мозгов? — Архипов тоже затоптал папиросу и вопросительно взглянул на ораторствующего Фильку.
— А иде им там быть-то, ты у ней голову видал? Вот такусенькая! — надавив ногтем большого пальца на центр верхней фаланги указательного, Филька презрительно сморщился. — У етих самых черепах вся мысль в панцирь ушла, а у баб — в хитрость, потому оне и кажутся умными, а на самом деле все до единой как есть — дуры.
— Это кого ж ты тут так чихвостишь? — голос жены Ивана прозвучал над самым ухом незадачливого философа, и от неожиданности Филька вздрогнул и присел.
— А мы… ето… Вера Санна… про животных говорили, — чтобы исключить всякие сомнения относительно своей правдивости, Филька часто закивал. — Ну, так что, хозяин, пойдём к баньке, что ли, или как, ещё покурим? — не дожидаясь ответа Архипова, Филька подхватил в одну руку топор, в другую — ножовку и, с опаской поглядывая на архиповскую жену, на всякий пожарный случай бочком скользнул за дом.
Не чуя под собой ног, Марья бежала на старое кряжинское подворье, и сердце её было готово выскочить из груди. Она хватала ртом воздух и чувствовала горячую резь в боку, ватные ноги не хотели слушаться и то и дело цеплялись за выступы и неровности закаменевшей пыльной дороги. Накатывая тяжёлыми волнами, кровь шумно плескалась у неё в голове, и от этого шума Марье казалось, что из ворот каждого подворья на неё смотрят чьи-то глаза, а за спиной раздаётся осуждающее злое шушуканье. Устав от дикого напряжения, она длинно и громко выдохнула, но вырвавшийся звук был похож не то на стон, не то на всхлип, и ей стало только хуже. Сухое горячее дыхание опаляло грудную клетку и заставляло Марью то и дело облизывать пересохшие от быстрого бега губы и сглатывать густую слюну, прилипшую к гортани. От предчувствия непоправимой беды под ложечкой тоскливо и длинно подсасывало.
— Господи-и, только бы успеть! Кирюшенька, миленький, не умирай, родимый ты мой! — губы Марьи шевелились, но она не слышала своего голоса. — Пусть, пусть смотрят, пусть говорят что угодно, пусть! Мне всё равно: с кем ты и чей ты, лишь бы ты жил! Мне больше ничего, ничего не нужно! Слышишь? Только живи!
Корни деревьев выступали над землёй длинными кручёными верёвками и, мелькая у нее перед глазами, завязывались в узлы. Марья еле миновала последний пригорок, подбежала к калитке старого дома Кряжиных и, с трудом переводя дыхание, взялась за щеколду.
— Здравствуй, Маша, — неожиданно поверх руки Марьи легла чья-то горячая ладонь, и, невольно вздрогнув, она подняла глаза.
— Отец Валерий?.. — губы Марьи, готовые сложиться в привычную приветливую улыбку, внезапно побелели, и в её зрачках вновь плеснулся страх. — Вы… — запнувшись, она подняла на священника перепуганные глаза. — Он же не… — часто замотав головой из стороны в сторону, она отступила на полшага от калитки. — Вы же… Для чего вы здесь? — натянувшись, как струна, она замерла.
— Успокойся, девочка, Кирилл жив-здоров, — мягкий, добрый взгляд отца Валерия окутал Марью тёплом. — Я здесь не ради него, я пришёл поговорить с тобой.