— Какая ещё другая? — несмотря на все свои старания, Любаша не могла скрыть тревогу в голосе.
— Самая обыкновенная! — Наталья наслаждалась минутой, которую она ждала долгих десять лет. Она победно вскинула одну бровь, качнулась из стороны в сторону и, довольно улыбаясь, забарабанила пальцами по железной трубе входного турникета.
— У тебя что, от злости в голове помутилось? Какая может быть другая, если меня никто не увольнял? Да, перед отпуском я попросила Зарайского подыскать мне на месяц замену, ну и что! — голос Шелестовой понемногу обретал былую уверенность. — Какого чёрта ты меня задерживаешь, хочешь, чтобы тебя саму отсюда уволили? А ну-ка, отойди в сторону и сейчас же дай мне пройти!
— А ты здесь не очень-то нукай, разнукалась! — стараясь привлечь внимание, Крамская повысила голос и, выставив грудь вперёд, принялась теснить Любу к выходу. — Людям не пройти не проехать, встала поперёк прохода и стоит! Я тебе сказала — не пущу, значит, не пущу!
— Да что за околесицу ты несёшь? — ощущая на себе любопытные взгляды, Любаша невольно опустила глаза и почувствовала, как к её лицу приливает кровь. — Что ты себе позволяешь?! Да за такую самодеятельность тебя саму могут уволить!
— Ни о какой самодеятельности, вэц-цамое, не может быть речи, вахтёр Крамская поступает согласно моему приказу, — знакомое сюсюканье Зарайского заставило Любашу обернуться.
— Что всё это означает? — от волнения лицо Любы пошло красными пятнами. — Я прихожу из отпуска, а мне заявляют, что, оказывается, я давным-давно уволена. Как мне это понимать?
— А как ещё это можно понять? — глазки Зарайского стали преувеличенно внимательными. — С первого августа вы, Любовь Григорьевна, покинули своё рабочее место, а с третьего, вэц-цамое, на вакантную должность заступила другая женщина, только и всего. Свято место, как говорится, пусто не бывает, — из чахлой груди Зарайского донеслось кудахтанье, отдалённо напоминающее смех.
— Но я не оставляла заявления об уходе! — в жёлто-зелёных кошачьих глазах Любаши появилось негодование.
— А никто и не говорит, вэц-цамое, что ты уволилась по собственному желанию, — бросив взгляд на возмущённое лицо бывшей секретарши, Вадим Олегович бесцеремонно запустил глаза за открытый вырез Любиной блузки, благо его рост позволял ему проделывать это без особого труда.
— Тогда будьте так любезны, сообщите, на основании чего меня уволили! — в голосе Любы послышались требовательные нотки.
— Вэц-цамое, не стоит так шуметь, — миролюбиво пожал плечами Зарайский, — тебя никто не собирался обижать, просто, скажем, тебе не повезло больше других, только и всего.
Проходя мимо турникета, сотрудники бросали на Зарайского и Любу любопытные взгляды и, догадываясь, о чём идет речь, понимающе переглядывались между собой.
— Вадим Олегович, мне кажется, проходная — не лучшее место для столь важного разговора, — метнув взгляд в сторону турникета, Любаша заметила злорадную ухмылку Крамской, лицо которой в эту минуту напоминало большой блин, щедро сдобренный сливочным маслом. — Если вам несложно, мне было бы удобнее поговорить с вами с глазу на глаз.
— Да, собственно, вэц-цамое, говорить-то нам с тобой особенно не о чем, — тоном доброго дядюшки мягко проговорил Зарайский.
— Как же не о чем, когда речь идёт ни много ни мало как о моём увольнении? — отвратительная манера Зарайского растягивать слова доводила Любу до бешенства, но она сдерживалась, боясь усугубить и без того сложную ситуацию.
— Так, вэц-цамое, дело-то не стоит выеденного яйца, — с неохотой оторвавшись от соблазнительного выреза, Зарайский причмокнул и поднял на Любу сахарные глазки. — Буквально через день после твоего ухода в отпуск у нас в отделе кадров объявилась одна барышня, вэц-цамое, молодой дипломированный специалист с высшим образованием и еще массой свидетельств об окончании разных курсов.
— И что? — напряглась Люба.
— И ничего, — Вадим Олегович, осмотрев себя, сдул с рукава пиджака воображаемую пылинку и поправил складку длинных брюк так, чтобы штанина, выровнявшись, хотя бы частично прикрыла высокий каблук, призванный незаметно добавлять роста своему обладателю.
— Что значит ничего?! — сдерживать свои эмоции с каждой минутой становилось всё сложнее. Видя знакомые жесты Зарайского, Любаша почувствовала, что ещё немного, и она взорвётся.