— Значит, полгода… — шариковая ручка быстро забегала по бумаге, оставляя за собой след из неровных синих каракулей. — А лет вам сколько, Марья Николаевна?
— Лет? — от волнения язык Марьи приклеился к гортани, а непокорная цифра напрочь вылетела из головы. — Тридцать три… нет, тридцать четыре… кажется… — с запинкой проговорила она.
— В общем-то, это не так уж и важно, — перевернув обложку, доктор посмотрела на дату рождения Марьи, — что в тридцать три, что в тридцать четыре, — вы уже, увы, проходите только как старородящая мамочка. Что же это вы, Марья Николаевна, так долго тянули с первым ребёночком? В вашем возрасте женщины уже по второму кругу к нам приходят, а вы только что опомнились. Тридцать четыре, да ещё почти год носить — тридцать пять. Поздновато…
— Тридцать пять?.. — следя за тем, как стерженёк простенькой шариковой ручки чирикает по сероватому листочку, Марья поднесла ладонь ко лбу и почувствовала, как её шею медленно сдавливает где-то у самого подбородка. Лимфоузлы затвердели холодными бляшками, и, не в силах вымолвить больше ни единого слова, Марья несколько раз с напряжением протолкнула в горло ставшую густой слюну.
— А что же вы хотите, дети за два дня не рождаются, — доктор перевернула исписанную страничку на другую сторону. — Патологии есть?
— Елена Дмитриевна, а вы ничего не перепутали? — трясущимися губами выдавила Марья и, словно ожидая пощёчины, сжалась на стуле в комок.
— Нет, деточка, я ничего не перепутала, — Староскольская подняла глаза от бумаги.
— Но этого не может быть, — бесцветно улыбаясь одними губами, Марья на миг прикрыла ресницы и отрицательно качнула головой.
— Вы сомневаетесь в моём профессионализме? — брови Староскольской сошлись у переносицы птичкой.
— Нет, что вы! — ту же выпалила Марья, боясь, что случайно обидела человека, и выжидательно заглянула ей в глаза. — Я нисколько не сомневаюсь, но…
— Ну, хоть на этом спасибо, — прервала её Елена Дмитриевна и, театрально поклонившись, снова принялась за свою нескончаемую писанину. — Аллергия, непероносимость к лекарственным формам?
— Вы неправильно меня поняли, — извиняющимся тоном проговорила Марья. — Дело в том, что… — резко выдохнув, она нервно облизала пересохшие губы, — дело в том, что у меня не может быть детей.
— Это кто вам сказал такую глупость? — Староскольская отложила ручку в сторону, устало прищурилась и двумя пальцами несколько раз с силой провела по переносице.
— Пятнадцать лет назад мне поставили диагноз «бесплодие», — с трудом проговорила Марья.
— И по этому поводу вы решили не рожать?
— Но за все эти пятнадцать лет у меня не было детей!
— Судя по всему, за все эти пятнадцать лет у вас просто не было стоящего мужика! — не выдержала пререканий докторица. — Деточка, я уже тридцать лет работаю в консультации и, слава тебе господи, отличить беременность от несварения желудка могу.
— Этого не может быть! — не глядя на врача, упрямо повторила Марья.
От нестерпимого звона ушам было больно; поднимаясь от затылка к макушке, звенящая стынь накрывала сознание, и Марья ёжилась от этой незнакомой холодной боли. Её голова буквально разрывалась на мелкие кусочки.
— Деточка, мне некогда разводить с вами дебаты, в коридоре огромная очередь, так что давайте не будем тратить время попусту и приступим к делу, — распрямив спину, Елена Дмитриевна повела затёкшими плечами. — Значит так. Срок вашей беременности на сегодняшний день — двенадцать недель, значит, скорее всего, рожать вы будете на майские…
— Подождите, подождите… — прижав ладони к лицу, Марья медленно провела ими по щекам. — Вы что же, в самом деле считаете, что я смогу родить ребёнка?
— А чем вы хуже других? — Староскольская пожала плечами. — Единственное что…
— Что? — сердце Марьи ухнуло в бездонную яму.
— Поскольку с первым ребёночком вы сильно задержались, второго придётся рожать спешным порядком.
Всю дорогу до Озерков Марья смотрела в окно, и душа её звенела от счастья. Ни вредоносные ухабы дороги, ни резкий запах бензина в автобусе, ни толстый слой махровой пыли на поручнях не могли затмить её радости. Подпрыгивая на сиденье, она улыбалась и, не в силах до конца объять всю полноту своего неожиданного счастья, незаметно прижимала руку к животу. Поднимаясь волнами восторга, колкие приятные мурашки бежали от её ног к груди, и, ощущая их весёлое покалывание, Марья довольно жмурилась.
Когда автобус свернул на Озерки, из пассажиров в салоне остались одна Марья да дед Аким, как всегда везущий на своих коленях какую-то коробку. Соскучившись глазеть по сторонам, Серафима Кузьминична поправила на шее связку билетиков и, ловко цепляясь за пыльные поручни родного ЛИАЗика, от нечего делать двинулась в народ.