Они присели к письменному столу Зиле. Каждая в своем конце — пустое кресло его посредине.
— Значит, здесь он работает… — вымолвила Зийна, поворошив несколько исписанных страниц.
— Да. Только я вас прошу ничего тут не перепутать. Он этого не выносит.
Зийна улыбнулась.
— Вам, вероятно, пришлось хорошо усвоить, что ему нравится, что нет.
— Мне — нет. Я это знаю и без усвоения. Я у него ничего не перепутаю. А посторонних он не выносит.
— Ах, посторонних… — Зийна нервно передернулась. Ей хотелось смеяться. Но она сдержалась и только презрительно надула губы. — Очевидно, интересно быть женой писателя? Вы очень жалуете своего мужа?
— Ну, мне кажется, не я одна.
Зийна чуть заметно покраснела. Что это, скрытый намек или простодушие? Она решила переменить разговор и спохватилась только тогда, когда уже произнесла эту фразу.
— Вы только вдвоем живете? Детей нет?
— Нет.
— Скажите… Вы должны понять, почему меня интересует жизнь женатых людей. Вам не скучно, не монотонно — так вот вдвоем?
Она взглянула в глаза гостье и улыбнулась.
— Скучно и монотонно — с таким человеком! — Она встала и подошла к полке. Руки ее ласково скользнули по синим и серым корешкам книг. — Видите, вот они, наши дети. У нас большая семья. Нет — мы не знаем монотонности и скуки.
— Но вы-то тут при чем?! — невольно вырвалось у Зийны.
Та не слушала ее, листая толстый том и вглядываясь в мелкий шрифт плотно набранных страниц.
— Я тут знаю любую строчку, — еще когда это было рукописью. Я знаю, как возникают в его воображении эти люди, как они говорят и действуют, будто живые. Я знаю, как возникли в его голове те мысли, которые теперь стольких вдохновляют и увлекают. Как они терзали его своей первоначальной смутностью и как постепенно преобразовались в ясные проблемы и их разрешение. Я все знаю. Я все сопережила. А вы говорите о монотонности. Я сомневаюсь, чтобы ваша, полная перемен и переживаний, жизнь была бы разнообразнее.
— Но вы-то тут при чем? Вы тоже писательница?
— Нет, но я его жена.
Зийну Квелде чем-то уязвила убежденность и уверенность в себе этой женщины.
— Ах, так — значит, вы его вдохновительница, так сказать, идеал. Я слышала, он почти у всех у них должен быть. Скажите, он должен быть необычайно привлекателен — этот идеал художника?
Нечто вроде легкой иронии сверкнуло в глазах женщины, сидящей на другом конце стола.
— Это фраза, о содержании которой меньше всего думают те, кто чаще всего ее произносит. Вдохновительница и идеал… Их вдохновение и их идеалы в них самих. Течение любого потока жизни оставляет в их душе золотой песок. А мы, мы потому и есть рядом, что видим его, что мы там, где они рассыпают эти самородки в своих произведениях. Мы тут, когда им нужен человек, которому можно рассказать о своих рождающихся замыслах. Которому можно поверять терзающие их сомнения и мучительную тревогу. Которому можно показать картины и изваяния, возникающие под их рукой. Живая, совникающая и сопереживающая — вот какая им нужна. Эти стены вокруг, они безмолвны, и бумага, она нема. Им нужно чувствовать вблизи живое сердце.
— Это я понимаю… Но, значит, жена художника сама пассивность. Мне кажется, что и у нее могли бы быть свои взгляды, свои стремления и жизнь. Вы не обессудьте, но мне кажется, что это какое-то своеобразное духовное рабство, то, как вы представляете себе задачу жены художника. Добровольное рабство, а потому и самое тягостное.
— Если так смотреть, то все мы рабы. Своего долга, своего характера, своего сердца. Называйте, как хотите. Но это только старое и неподходящее слово, в которое вы хотите втиснуть все глубокое содержание жизни. Это и труд — радостный, творческий труд. Это и сознание своего значения, хотя имени своего эта женщина не видит ни на одной афише, ни на одном углу.
Зийна кусала губы. Что-то подкатывало и рвалось наружу. Но не хотелось быть бестактной и обижать человека без нужды.
— Признаюсь, мне несколько чуждо то, о чем вы говорите. Такая уж у меня цыганская натура. Представить себе идиллию семейной жизни я никогда не могла. Но вам все же никогда не казалось, что вы слишком привязываете своего мужа к семейному крову и к себе? Ведь им всем необходимы широта жизни, свежесть, смена впечатлений. Необходим ветер и открытое небо, чтобы не свыкнуться с тяжелым воздухом и плесенью теплого угла.
Ее уже явно начала раздражать улыбка превосходства на спокойном лице женщины, ее достоинство и несокрушимая уравновешенность.
— Теплый угол… Вы так подчеркнуто произносите это слово. Тогда я вас спрошу. А вам не приходит в голову, что необходим свой угол каждому работнику умственного труда, где бы не нарушали его раздумия? Теплый угол… Да, озябшими руками нельзя писать. Только те, кто не работает и кому не над чем работать, могут слоняться по свету и жить одними удовольствиями. А праздные гуляки, — вы думаете, они не знают, что такое теплый угол и плесень? Из одного такого угла в другой — вот и вся их жизнь. Это им необходимо, чтобы не чувствовать запаха плесени, которая в них самих. Это те, у кого душа гниет…