Неожиданно она засмеялась.
— Мы тут восхваляем друг друга, как два декадента. Взаимное умиление слишком сентиментальное и не очень эстетическое занятие. Поговорим лучше о чем-нибудь другом.
Зиле покачал головой.
— Я большой себялюбец. Мне больше нравится говорить о собственных произведениях. Я действительно счастлив, что у моей роли такая исполнительница… Да, вот что! Зачем вы так накрасились и зачем эти накладные волосы? На что вам это понадобилось?
Зийна Квелде запрокинула голову и с каким-то озорством посмотрела на него. Но слова ее звучали серьезно.
— Совсем без грима нельзя. При искусственном освещении естественный цвет тела кажется неестественным. В сценическом перевоплощении все искусственно.
— Но эти волосы не нужны. Почему вы думаете, что внешность вашей героини именно такова? Вы же не Милда Звайгзне.
— Потому что… — Она на миг засмеялась. — Мне казалось, что вам она так виделась. Мученицы и героини уже давно подаются брюнетками. Очевидно, так эффектнее.
— Это суррогат, выработанный рутиной, — раздраженно ответил он. — Я не думаю, что и вы должны с ним считаться. Страдание и пафос никак не связаны со светлыми или темными волосами. Ни в жизни, ни — мне кажется — на сцене. У вас такие красивые… Я хотел сказать, такие характерные волосы. Вам нет никакой надобности заменять их. Это отнимает у вас то привлекательное и неповторимое, что есть в вашей личности.
Она не смогла скрыть удовлетворения при виде такого интереса к своей особе. По обыкновению, кокетливо встряхнула головой и пристально посмотрела на него.
— Можно подумать, что вы уже говорите обо мне не как об актрисе, а как… безотносительно сцены.
— И о той и о другой. Вы принадлежите к тому редкому числу актеров, у которых артистизм сочетается с человеческими качествами. Истинной красоте всегда присуще и то и другое.
Она поняла, что разговор приблизился к грани рискованного и стала сдержанной.
Но они уже подошли к дому.
Она поставила ногу на первую ступеньку и протянула руку. Хотела было поспешно и официально проститься, но, взглянув ему в лицо, но смогла. Он смотрел с такой неподдельной симпатией и такой наивной доверчивостью, что с точно таким же доверием она инстинктивно потянулась к нему.
— Может быть, навестите меня как-нибудь, — сказала она и сама удивилась своему приглашению. Еще миг назад ей и в голову ничего подобного не приходило. И чтобы придать приглашению официальный оттенок, сухо добавила: — С вами интересно поговорить об искусстве.
Зиле поклонился.
Пожатие ее руки было неосознанно крепким. Повернулся он только тогда, когда край ее платья исчез в прикрываемой двери.
2
На другой день после представления у Зийны Квелде всегда болела голова. Чем хуже игралось и чем слабее был спектакль, тем хуже она себя чувствовала.
Сегодня усталость была чуть заметна. Больше по привычке, она прикорнула на диване. Как в школьные годы — забившись в угол, подобрав ноги. В руках стихи Уитмэна[1]. В такие дни она избегала читать что-нибудь связанное со сценой и театром. Ей необходимо было отдохнуть, рассеяться или просто побездельничать.
Она приучила себя не вспоминать о том, что было вчера. Вот и сейчас не думала об этом. Но общее самочувствие было приятное. Этого было достаточно. Она знала, что играла довольно прилично. И если преступить обычное строгое правило, то даже могла представить фразы, которые рецензенты в сегодняшней газете написали о ее игре.
Она улыбнулась. Человек, он чудаковатое существо. А актер чудаковатый человек. Так сказать, чудак в квадрате… Ему правятся даже глупые аплодисменты и пустые похвалы. Вот же извращенная натура. Но никто ничего не может поделать со своей натурой.
За дверью в коридоре послышался какой-то шум. Но Зийна Квелде не придала этому никакого значения. У себя дома она была баловнем и, как каждый баловень, немного деспотом. Слышала она только то, что ей хотелось слышать, а все остальное просто игнорировала.