- Я вот го-о-рю, победы на море только тогда победы-с, когда войска на берегу в образцовом порядке. А если, я го-о-рю, господа, на берегу не батарея, а кабак-с, победа на море всего фейерверк-с, я го-о-рю. Постреляли, огня-дыму напустили, а где потом укрыться, если берег ненадежный? Вот всю победу моряки, я го-о-рю, и профукают, если батарея на берегу не защитит их. - Майор перевел дух, и после спада в голосе продолжил с новым подъемом: - Я и го-о-рю, господа, где кому служить, в море у карронад, или на берегу у батареи, на то, господа, есть высочайшая его величества воля-с! Потому государь-император, я го-о-рю, награждая флот, никогда не обходит щедротами артиллерию. Я го-о-рю…
Он вытягивал пошедшую пятнами шею, которую теперь уж совсем невыносимо жал тугой ворот. Словно весь вылезти вознамерился из своего жесткого нового мундира. Закончить свою речь он имел несчастье такой фразой:
- Я го-рю, что я всю жизнь на службе горю.
Татьяна Герасимовна не выдержала. Рванулась со стула:
- Пойду, скажу Дуняшке, чтоб самовар ставила!
Юбка ее дохнула, шуршащей волной шелка пройдя по ноге Казарского.
- И я пойду, скажу Дуняшке, чтоб сладкий пирог несла, - сказала мать, и, несмотря на годы, такая же легкая, как дочь, с той же летящей походкой, скрылась в дверях.
Офицеры успешнее, чем женщины, справились с собой. Со скованными лицами дослушали майора до конца. Лазутин остался в гостиной, а Стройников и Казарский вышли на балкон покурить.
В соседних домах уже спали. Издали, с бухты, доносились оклики часовых: «Слу-у-шай…» «Кто гребет?…» Южная бухта отсвечивала темной, льющейся маслом гладью. По-другому, темной плотной лентой отсвечивала дамба, отделяющая оконечность бухты от топкого, никогда не просыхающего болота [28] . Хватал морозец. Но Казарский и Стройников, выйдя, расстегнули кители, не чувствовали холода. Трубка Стройникова пыхнула огоньком.
- Все, Саня. Кампании конец - и я под венец.
- Что же ты это мне говоришь, Семен Михайлович, а не им, женщинам? Скажи им, они ждут.
- И не скажу, - помолчав, проговорил Стройников.
- Что же так! - обиделся за Татьяну Герасимовну Казарский. И устыдился горячности своей обиды.
Стройников сделал еще затяжку, продолжая молчать.
- Не понимаю тебя, Семен Михайлович! - все с той же обидой за Татьяну Герасимовну проговорил Казарский. - Ты завтра уйдешь, а майор артиллерии тут. Он не глуп, майор. Он просто раздражен, он в состоянии войны с тобой.
Стройников молчал.
- Ей, Семен Михайлович, не все равно, скажешь ты или не скажешь. Она храбрится, а ей надо, ей очень надо, чтоб ты сказал при матери и при брате: «Под венец зову тебя». Не захочет тебя Татьяна Герасимовна ждать - пожалеешь, Семен Михайлович!