Но Казарский даже не взглянул на своего расстроенного старшего офицера. С живым любопытством он наблюдал за вражескими кораблями. Ай-да майские ветры! Ай-да озорники-позорники! Никогда не угадаешь их лукавых замыслов. Ветры покинули не только паруса брига, но и паруса «адмиралов». Паруса и там болтались на реях, как громаднейшие полотнища-простыни, вывешенные на просушку. Душа удивлялась и ликовала. Исполинские корабли теперь уже обрели полное сходство с кавказским горами, покрытыми снегом, - были недвижны, как горы.
- Весла! - вскричал Казарский.
Бомбардиры, с одного слова разгадавшие замысел командира, бросились к рострам, принялись вытягивать огромные весла, больше похожие на здоровенные лесины с лопастями.
Бриг - 400 тонн водоизмещения - и строится как парусно-гребное судно. Линейные корабли слишком велики, гребцов на них не бывает. Только ветры да течения в состоянии передвигать их.
На обоих бортах «Меркурия» появились унтер-офицеры. Звучными, сильными, радостными голосами принялись отсчитывать:
- Два-а-а - раз! Два-а-а - раз! Два-а-а - раз!
Бомбардиры, они же, здоровые, как на подбор, гребцы, наваливались изо всех сил, откидывались совсем назад, чтобы сильнее сделать гребки. Сигнальщики первыми увидели, как понемногу начало нарастать расстояние между «адмиралами» и бригом.
Приметили это рулевые. Приметили мачтовые матросы. Мощное и ликующее «ур-ра» обрушилось на гребцов, утроило их усердие.
Казарский совсем возликовал. «Меркурий», сменяя гребцов, будет уходить от «адмиралов» и уйдет, насколько сможет. А там темнота. И уж с ноченькой темной «Меркурий» поладит. Придет рассвет, только майское солнышко улыбнется туркам, посмеется над ними.
С этой надеждой в душе Казарский бросился к Прокофьеву. Штурман работал в своей выгородке с картами, сосредоточенный и строгий. Почувствовав за спиной командира, вышел на палубу. Ни лихое «ура», ни усердие могучих гребцов не прибавило ему настроения. Молча, одними глазами, он показал на небо. Этот человек, один на «Меркурии», знал о ветрах и облаках все. В бездонной сини белело множество облаков. Словно там был архипелаг, состоящий из бесчисленных островов, больших и малых. Нижние облака были недвижны, но те, что шли вторым, третьим ярусом, неспешно двигались, истаивали паром и нарождались новыми скоплениями. В сумрачной серьезности штурмана было: «Нет, это, Александр Иванович, не озорники и не позорники. Это форменные подлецы! Снесут они нам, головорезы, головы!»
В высях вышних ветер не умер.
Еще четверть часа, полчаса, ну, час, и он отяжелеет. Спустится ниже. Тронет облака первого яруса. Солнце продвинется к горизонту. Ветер наберет силу. Надует верхние паруса «адмиралов». Паруса «Меркурия» все еще будут шелестеть провисшими простынями. И что усердие гребцов в сравнении с мощью попутного ветра?
А зычные, сильные, веселые голоса унтеров все отсчитывали:
- Два-а-а - раз! Два-а-а - раз! Два-а-а - раз!
У борта «Селимие», спокойный и радостно-выжидающий, стоял адмирал Осман-паша. Превосходный метеоролог, автор нескольких печатных трудов, он знал, что последует за робким движением по голубой глади тающих, нежных облаков, то вытягивающихся в долгие полосы, то истончающихся и расплывающихся на части. Шут Пезавенг дурачился, смешил бомбардиров и мачтовых матросов. Он научил их трем русским словам: «Сдавайся! Опускай паруса!» Бомбардиры и мачтовые горланили. И, даже не зная хорошо русского, можно было догадываться, как они коверкали их. Орлиный клекот выдавливало горло каждого бомбардира, каждого мачтового. Шут, услышав грозное: «Сдавайся!» - валился в ужасе на палубу, катался по ней, переваливаясь с боку на бок. Подымался на колени и жалобно, как побитая собака, скулил, вымаливая у них пощады.
Палуба содрогалась от хохота, как от артиллерийских залпов. Осман-паша благодушествовал, разрешая веселье. Чем же заниматься бомбардирам, заждавшимся работы?
Бриг не казался Осман-паше ничтожным трофеем, как в сердцах думал капитан-лейтенант Казарский. Ни Казарский, никто на «Меркурии», никто на Черноморском флоте пока не знал, что двумя днями раньше на долготе Пендераклии Осман-паша взял в плен русский корабль. Теперь пленный корабль в сопровождении фрегата и брига с турецким рулевыми на корме и русскими моряками в трюмах - они там, как бараны, битком - идет к Босфору. Утром он встанет на стамбульском рейде. Проснувшись, Махмуд II, не веря глазам, протрет их и раз, и два, всматриваясь в новый корабль, пополнивший флот Порты, как в наваждение. Если удастся взять в плен еще и этот бриг, погоня за которым идет с рассвета, флот Порты пополнится двумя единицами. С избытком довольно, чтобы погасить гнев султана!