Лазарев был любимцем Николая. Но истину Николай любил больше. Потрясенный кончиной дельного офицера, он распоряжается:
«Поручаю вам (кн. Меншикову, главе Морского министерства) лично, возлагаю на вашу совесть открыть истину по прибытии в Николаев.
Слишком ужасно!!!»
Три восклицательных знака - его.
Комиссия разбиралась в происшедшем с 9 ноября по 16 ноября 1833 года. В ее выводы можно поверить. А можно и не поверить им:
«По заключению члена сей комиссии помощника флота генерал-штаб лекаря доктора Ланге, Казарский помер от восполения легких, сопровождавшегося впоследствии нервною горячкой».
В нервной горячке-де Казарский и говорил о разграбленной шкатулке, о том, что отыщет виновных. А сплетники, вроде давно имевшего зуб на полицию николаевского купца I-ой гильдии Коренева, раздули их. И еще-де донос исходил «от непросвещенного понятия родственника Казарского чиновника Охоцкого и некоторых людей о знаках изменения тела во время стояния его в церкви».
Ну а то, что «тело Казарского (при отпевании в церкви) было «черно, как уголь, голова и грудь необыкновенно раздувшись…», то «сие было дело начавшегося тогда уже гниения…»
Отчего бы при воспалении легких так уж «раздуваться голове»?
Некоторые современные исследователи, в частности, писатель В. Шигин, доказывают, что в гибели Казарского были заинтересованы флотские казнокрады. Флигель-адъютант Казарский-де не хотел мириться с их злоупотреблениями. Но и эти доказательства зыбки.
Напомним же все-таки читателю фамилию Артамонова, николаевского полицмейстера, брата бывшего главного шкипера севастопольского адмиралтейства Артамонова.
Счеты с Казарским было кому сводить.
Николай умер через двадцать два года после кончины Казарского, в 1855 году, когда весь мир потрясли залпы ужасающей канонады, - боев за Севастополь во время Крымской войны.
Смерть его тоже была неожиданной. Все у государя, отличавшегося отменным здоровьем, началось с легкой простуды и вдруг, в одночасье, кончилось параличем легких. Существует версия, никем до конца не опровергнутая: не умер, а отравился. Не смог себе даже представить, как он, самодержец России, гроза Европы, сотрясаемой революциями, подпишет позорный договор о поражении. В день его кончины толпа кричала, что царя отравил его врач, немец Мундт. Лейб-медику пришлось тайно бежать сначала из дворца, потом из России.
В тот день Севастополь еще стоял, Севастополь еще сражался, но Англия и Франция выигрывали «поединок». Технический прогресс одерживал победу над косностью и застоем. Не один Казарский докладывал Николаю о видимом уже отставании в кораблестроении. Доклады такого рода, что ни год, ложились на стол Николая.
1835 год. Беспокойство флотских передается Николаю:
«Надо б купить планы и модели. Весьма любопытно. За деньгами нечего останавливаться, лишь бы полезное достать. Выслать ему (консулу в Лондон) 300 ф.с.»
Полезное достали. И что же?
«Постройку для Черноморского флота корабля в Англии по ограниченности смелы Черноморского управления отложить.
Нечего делать!»
Вот так! У Англии средства на строительство кораблей есть, а у нас - «ограниченность сметы». Природных богатств в Англии больше, чем у нас? Или рабочих рук больше?
Результат - поражение.
Всю жизнь Николай старался быть повторением Петра I, - на троне вечным быть работником. Скончался он все в том же плохо отапливаемом кабинете, под той же своей серой шинелью, на той же жесткой походной койке, на которой проспал всю жизнь. Страна воевала, - и на столе в кабинете лежала неразорвавшаяся английская бомба, грозившая в любую минуту разорваться. Но ни личная смелость, - а Николай был смел, - ни работа с утра до полуночи, ни монаршая строгость к любому из подданных Петром его не сделали.
Петр построил флот.
Николай, не желая того, сам обрек свой флот, своих моряков на поражение в Крымской войне.
Скряга- история на гениев скупа.
Казарский и его ровесники годами плавали на таких утлых «лоханях», как бриг «Соперник», которые и удерживать-то на плаву было уже истинным геройством. Да и прославленный «Меркурий» был не последним словом кораблестроения.
Поколение Казарского, Скарятина, Новосильского, их предшественников и их преемников, «рыцарей чести», как называет их влюбленных в море писатель-маринист К. Станюкович, подвело одну знаменательную черту в истории развития России. Они, так сказать, до конца исчерпали «личностные возможности» человека. Их самоотверженность - предельна; их преданность - предельна. Но время уже оборвало эпоху бездорожья, такого милого престарелому Канкрину. (Помните его старческий скулеж: «И к чему, батушка ты мой, эти рельсы, когда их все равно на полгода занесет снегом? Напрасная трата денег!»). Пришло другое время, поставившее способности человека в зависимость от той техники, что в его руках. Готовности умереть за Россию стало мало. Надо было показать преимущество не только в личной смелости, но и преимущества в типе оружия, в приборах навигации, в возможностях кораблей.