– Ситуация на время вышла из-под контроля, Стилгар. Пауль сам создал и поддерживал это.
– Но Чани нет, саяддина. Она была солдатом моего отряда и дочерью Лита; она фримен, а не просто символ, каким хочет ее видеть Алия. У нас, фрименов, похорон не бывает.
Джессика повернулась к нему, прищурившись.
– Не пора ли вернуться к реальности? Вода Чани значит для фрименов больше, чем для любых зрителей. Плоть принадлежит человеку, вода – племени. И никакая ее часть не принадлежит имперскому политическому шоу. Истинный фримен позаботится, чтобы ее вода не пропала зря.
Лицо Стилгара помрачнело.
– Кто может противиться воле регента?
– Ты. Мы оба можем. Если будем осторожны. Мы должны это сделать.
Стилгар выгнул брови и повернул к ней обветренное лицо.
– Ты предлагаешь мне ослушаться Алии?
Джессика пожала плечами.
– Вода принадлежит племени. А племя Чани фримены, а не вся империя. Если забрать воду Чани, мы сумеем провести церемонию правильно. Я сама буду иметь дело с дочерью. Можно добиться удовлетворительного для всех нас исхода. Сейчас Алия занята поисками Бронсо и его сообщников. Самое время забрать воду Чани – и сохранить ее.
Продавцы воды бродили по улицам, оглашая их своими необычными криками. Нищие и паломники окружали рабочих, которые убирали со столбов траурные знамена. Джессика видела, как десятник в оранжевом костюме рвал ткань на полоски и продавал как сувениры с похорон Муад'Диба. Наполняя воздух громким ревом, садился очередной космический корабль, но Джессика и наиб окружили себя собственной вселенной.
Стилгар посмотрел на нее синими на синем глазами.
– Я знаю как.
Ночью, слушая скорбные крики, видя, как после смерти Муад'Диба продолжают прибывать со многих планет паломники (и зная, что каждый перелет приносит большую прибыль космической гильдии), Стилгар пришел к окончательному выводу, что столь позорное поведение не подобает фрименам.
Он был другом Пауля Атрейдеса с тех пор, как молодой человек принял в сиетче имя Узул. Он видел, как Пауль впервые убил человека – горячего Джамиса, которого племя давно забыло бы, если бы смерть в должное время и от должной руки не наделила его чем-то вроде исторического бессмертия.
Но это, думал Стилгар, стоя в толпе на улице Арракина, одетый в плотно облегающий защитный костюм (в отличие от большинства инопланетян, которые никогда не усвоят водную дисциплину), – это совсем не та Дюна, которую он помнит.
Стилгар никогда не любил Арракин, да и вообще города: толпа неприспособленных паломников, преступления в темных переулках, мусор, шум и необычные запахи. И хотя жизнь в сиетчах тоже изменилась, все равно она была чище, чем в городе. Там люди не выдавали себя за кого-то другого, иначе не прожили бы долго. Пустыня отделяет истинных от самозванцев, а город как будто не знает разницы и на поверку вознаграждает нечистых.
Маскируя отвращение носовыми затычками и шарфом-фильтром, Стилгар шел по улицам, слушал атональную музыку, доносящуюся с небольших площадок, где паломники с одной планеты собирались и обменивались воспоминаниями. Из кюветов, забитых отходами, разило. Толпы оставляли столько мусора, что его некуда было убирать – даже открытая пустыня не могла его поглотить. Дурные запахи – плохой признак для фрименов, ведь гниение означает потерю влаги. Стилгар плотнее приладил затычки в ноздрях.
В многолюдном Арракине человек может оставаться один только внутри себя. Никто не обращал внимания на переодетого наиба, который приближался к крепости Муад'Диба. Только подойдя к входу, он назвался и назвал пароль. Стражники с уважением расступились, действуя словно части часового механизма.
Для того, что задумал Стилгар, ему лучше было бы оставаться незамеченным, но без власти и авторитета, переданных ему Муад'Дибом, он никогда не сделал бы того, о чем просила Джессика. Стилгар нарушал правила; он действовал по законам чести, а не по другим законам. Он должен забрать воду – незаметно и тайно, даже если для этого потребуется несколько ходок, несколько тайных ночных миссий.
Муад'Диб погиб не один. По крайней мере Стилгар и Джессика помнят об этом…
Он добрался до угнетающе тихих покоев, где жил Узул со своей любимой наложницей. Рано или поздно священники Кизарата превратят это крыло дворца в большое святилище, но пока люди посматривали на эти комнаты с благоговением и не трогали их.
На верху плиты из песчаника стоял узорный канопик – погребальная урна с водой Чани. После трудных родов маленькое тело на смертном одре дало только двадцать два литра.