Однако поднявшись по веревочному трапу на высокий борт, он обнаружил, что палуба идеально чиста, медные поручни сверкают, паруса белы, как первый снег, а шлюпки, канаты, связки гарпунов, огромные котлы для вытапливания жира — словом, все принадлежности морского промысла — находятся там, где им положено быть. Он не успел еще сделать и шага, как стоящий у грота четырехрукий (у него была на редкость огромная голова, словно вдавленная в плечи) поднял бронзовый горн. Раздался резкий вибрирующий звук, и дюжина матросов помчалась на нос — выбирать якорь и ставить паруса.
Перед двухэтажной кормовой надстройкой пришельца молча поджидала группа существ довольно сурового пила. Впереди стоял некто с рыжевато-коричневой шерстью, тронутой сединой, в широченном поясе с медными бляхами и тяжелыми бронзовыми браслетами на передних руках. «Рыжий, капитан.» — понял Блейд. Сразу за ним — еще двое, тоже в годах; у одного огромные зубы нависали над нижней губой, у другого из темени проглядывали основательная плешь, пересеченная длинным шрамом. Поодаль находился здоровенный тип с бочкообразным телом и невероятно длинными, до самых ключиц, седыми бакенбардами — ни дать, ни взять, боцман королевского флота времен сэра Френсиса Дрейка. Видно, он и был боцманом, ибо держал в могучей лапе трехфутовый конец каната в палец толщиной и легонько похлестывал себя по ноге. За боцманом столпились полдюжины матросов разных мастей — от черной до светло-коричневой.
Пегий с Косым доставили гостя прямо к капитану, бережно придерживая с двух сторон при этом у них еще хватало рук, чтобы помахивать вытащенными из-за поясов топориками.
— Привезли, Хозяин, — доложил Пегий. — Просится до Восточного Архипелага, обещает отработать. Нурло! А имячко-то! Ни одному честному хадру не выговорить!
Капитан — или хозяин? — осмотрел свое новое приобретение.
— Здоровый, — вынес он вердикт, — но тощий.
— Может, за борт? — заметил тип с выдающимися зубами.
— К чему разбрасываться добром? Откормим, — возразил четырехрукий со шрамом на голове.
— Что-то ты, Лысак, сегодня добрый.
— Будешь добрый… Твоя команда не чистит нужники…
— Нужники, ха! Это дело — не для охотников!
— Заткнул бы ты, Зубастый, пасть… А то окажешься в этом самом нужнике. Расчавкал?
Капитан, казалось, не обратил внимания на перепалку своих помощников. Он по-прежнему разглядывал Блейда, потом вдруг шагнул вперед, ткнул его о грудь кулаком и изрек:
— Носач! Команда Лысака! Три дня кормить, потом — на работу.
Развернувшись, он проследовал к кормовой надстройке и скрылся за маленькой дверцей.
Лысак, бросив торжествующий взгляд на Зубастого, тут же заорал:
— Храпун, сюда!
«Боцман» с бакенбардами подскочил к нему.
— Этого — Носача — во второй кубрик в койку — и жратвы от пуза! Что б через три дни был на ногах!
Потом он шлепнул Зубастого по спине, и оба скрылись за той же дверцей, что и капитан.
Храпун выпятил грудь, подбоченился и замотал бакенбардами. Теперь он был здесь главным начальником.
— Пегий и ты, Крепыш… — от группы матросов подбежал дюжий малый. — В наш кубрик, он легонько хлестну Блейда по ноге линьком, в койку Пузана, который помер третьего дня. Отпускать только в нужник! И по миске каши с мясом четыре раза в день!
Блейд понял, что его бессовестно спускают по инстанциям, однако возражать не стал. Во-первых, в том моральном состоянии, в которое погрузили его доктрины дзен-буддизма, сии возражения не могли быть подкреплены увесистыми аргументами кулаков. Во-вторых, прежде, чем затевать скандал, стоило заглянуть в обещанную миску с кашей — велика ли она и сколько там мяса. Наконец, он не потерял надежды на пиво.
Миска была велика. Блейд опростал ее в пять минут, запил теплой горьковатой жидкостью, действительно напоминавшей пиво, и завалился в койку. Он провел в лежачем положении два дня, отлучаясь только по нужде — под бдительной охраной Крепыша и Пегого. Все остальное время он ел, пил и спал, почти не обращая внимания на то, что происходит в кубрике. Изредка пробуждаясь, разведчик обводил сонным взглядом низкий потолок, приткнувшиеся вдоль стен топчаны да длинный невысокий помост посреди каюты. Он видел мохнатые спины, согнувшиеся над этим подобием стола, слышал азартные выкрики и негромкий стук. Похоже, там шла игра. В кости? В карты? Веки его смыкались, он снова засыпал.
На утро третьего дня силы его восстановились. Каша походила на рисовую и оказалась весьма питательной; мяса — вероятно, китового — не жалели; горьковатого напитка, называвшийся клан, тоже давали с избытком. Однако заглянув в очередной раз в свою миску, Блейд обнаружил недостачу — порция была ополовинена. Он посмотрел на Крепыша, притащившего завтрак, и тот, криво ухмыльнувшись, отвел блудливые глаза.
Блейд доел остатки, прилег и погрузился в размышления. Спать ему не хотелось, и он начал решать следующую проблему: как без драки и крови поставить на место наглеца. Среди дюжины жильцов второго кубрика Крепыш был самым здоровым, и остальные обращались к нему с явным почтением; что касается парнишки Косого, то им Крепыш просто помыкал.
Наконец он поднялся, подошел к столу, сел на табурет и отодвинул стопку каких-то квадратных жетонов — вероятно, их использовали в игре. Расчистив место, разведчик выставил вперед руку, оперев локоть о столешницу. Восемь свободных от вахты обитателей кубрика с интересом уставились на него. Пошевеливая пальцами и поигрывая мускулами, Блейд объяснил правила индейской борьбы. Он не сомневался, что хадры клюнут на приманку, ибо главным их врагом была скука. Как видно, свободного времени у них хватало, и они убивали его сном, едой, пересказом нескончаемых баек и той самой игрой с квадратиками, которую Блейд уже не раз наблюдал.