К счастью, атериадец как раз в этот момент вошел с охапкой дров. Он отбросил свою ношу и бросился к лежащей Итриаде. Выглядел Димарох не самым лучшим образом, чего, впрочем, и следовало ожидать от человека, оказавшегося внутри рухнувшего дома, однако, как ни странно, ничего серьезнее кровоподтеков и порезов у него Трегоран не заметил.
— Как она?
— Переутомлена. Не спала три дня, с того самого момента, как мы нашли твое тело возле поверженного монстра, друг мой.
Димарох положил девушку рядом с Трегораном и накрыл ее теплым шерстяным одеялом.
— Полежит немного и придет в себя.
Он достал кусок хлеба и протянул его собеседнику.
— Поешь хотя бы немного.
Трегоран трясущейся рукой принял пищу и кое-как — с помощью Димароха — сел, после чего жадно впился в еду. Он проглотил краюху, не ощутив ее вкуса, и черствый хлеб показался вкуснее любых — даже самых изысканных — яств. Димарох протянул бурдюк с водой, и Трегоран осушил его в три присеста, после чего повалился на пол. Сил говорить у него уже не осталось.
Проснувшись в следующий раз, юноша почувствовал умопомрачительный аромат тушеного мяса. Димарох хлопотал возле костра, Итриада расположилась рядом с ним, грея здоровую руку. Чародей с трудом поднялся и подошел к друзьям.
— Спасибо, что не бросили, — произнес он, усевшись рядом и с вожделением глядя на котелок, до краев заполненный варевом.
— Как мы могли? — пожал плечами актер.
— А чье это мясо? — невпопад спросил Трегоран, желая скрыть стыд, который он ощутил при этих словах друга.
— Несколько фарийских лошадей выжили, а одна даже бродила по главной городской площади. В седельных сумках мы нашли немало припасов.
Содержимое котелка они опустошили с феноменальной скоростью. Ели быстро и жадно, заглатывая пищу кусками, обжигая горло и руки. Только сейчас Трегоран понял, как же он устал и ослаб за время своего бегства через Мертвые земли. Хлебом они собрали остатки жира со стенок котелка, и только после этого, сытые и обогревшиеся у костра, начали разговор.
— Нам скоро придется уходить, — проговорил Димарох. — Сияние вокруг стен слабеет.
— Потому что я убил императора Утариана, — задумчиво проговорил Трегоран. — Если нет узника, тюрьма не нужна.
Только произнеся это, он наконец-то понял, кто и для чего возвел защитный барьер вокруг города.
— Императора? — удивленно переспросил актер. — Ты говоришь о том невообразимом ужасе?
— Он был человеком.
— Но чья воля могла превратить простого смертного в это? — удивленно спросил Димарох.
Трегоран задумался. Ему не хотелось рассказывать всего, но друзья заслуживали правды.
— Воля Владыки Хаоса — Фарнира.
— Он звал тебя отмеченным Хаосом, — проговорила Итриада. — Я слышала. Почему?
Юноша вздохнул.
— Хорошо, время у нас есть, и я расскажу вам все, но сперва прошу прощения.
— За что?
— Я едва не сбежал, оставив вас умирать. Страх полностью завладел мною и потребовались огромные усилия, чтобы его побороть. Зато теперь я вновь обрел себя.
На него смотрели, не понимая, и Трегоран заговорил.
— Все началось еще в годы, когда мы с братом были простыми рабами. Случайно я узнал о древнем храме, в котором обитало странное божество…
И он рассказал все. О жизни в рабстве, о безумном побеге, о встрече с живым богом и сделке, о своей жизни у Маркация и смерти учителя и, наконец, о встрече с новыми друзьями.
Его не прерывали, лишь изредка Димарох подбрасывал в костер древесину, да сам Трегоран пару раз прервался, чтобы смочить горло. Когда он наконец закончил, в узком окне их комнаты забрезжил рассвет.
— Невероятно, — прошептал Димарох.
— Как он выглядел? — спросила Итриада, по невозмутимому лицу которой как всегда нельзя было разобрать решительно ничего.
— Он?
— Бог.
— Как еж.
Девушка неожиданно хихикнула.
— Никогда не причиню зла ежу.
— И это будет мудро с твоей стороны, — кивнул Димарох. — Подумать только, Владыка Хаоса…
Он покачал головой.
— Ты ведь уже понял, чем пришлось заплатить за магическую силу.
— Я не просил сделать меня сильнее.
— Ты просил совершенную память, а это почти одно и то же.
Чародей склонил голову, признавая правоту друга.
— Да, понял. Я потерял сам себя.
— Да. Ты обрел страх, и чем быстрее убегал, тем страшнее тебе становилось.
— Но иногда у меня получалось его смирять.