- Отлично, а теперь слушай внимательно, потому что мы подобрались к сути твоего вопроса. Итак, те, в ком горит Пламя Духа, - и эти слова сенатор выделил, - как мы это называем, способны творить чары. Чем больше практики, тем сильнее Пламя. Оно будет разгораться и разгораться, остановившись лишь в тот момент, когда чародей дойдет до предела своих возможностей. Однако это не значит, что магия, прости уж за вульгарность, будет лезть у одаренного изо всех дыр. Чародейство, - он вытянул вперед руку и на ней расцвел огненный цветок, - это сложное и смертельно опасное искусство. Даже у лучших из преподавателей гибнет каждый третий ученик.
Он сжал руку, и цветок рассыпался мириадами искр.
- Магия опасна, но она позволяет подчинить себе силы природы. Слова, сковывающие и направляющие стихию, и печати, высвобождающие ее. Вот что являет собой суть чар. Заткни чародею рот, переломай пальцы – и он не сделает ничего! – Тут Маркаций хитро усмехнулся. – Так думают глупцы. У мага всегда будет самое главное – Пламя, неугасимо пылающее в его груди!
- Но как можно колдовать, - не выдержал Трегоран, захваченный повествованием, - если нельзя выкрикнуть слова?
- Нельзя вслух, - поправил его Маркаций. – Разве кто-нибудь запретил тебе воспроизводить весь ритуал в памяти?
Юноша открыл рот, чтобы что-то сказать, и захлопнул его.
«В памяти? А я-то лишь хотел лучше запомнить заклинания, не подозревая, о чем прошу на самом деле…»
- Именно так, молодой человек, - угадал его мысли фариец. – Чародей зазубривает заклинание до того состояния, когда закрыв глаза, сможет воссоздать в памяти каждую мелочь, каждую - я подчеркиваю это слово - деталь. Ибо в магии нет незначительной ерунды. Понимаешь ли ты теперь, что в действительности попросил у древнего и злого бога?
Трегоран кивнул.
А Маркаций, меж тем, усмехнувшись, положил на стол большой фолиант, обернутый в кожу и медь.
- Ну, а раз понял, начнем учиться, - радостно блеснув глазами, проговорил фариец.
***
Маркаций занимался с Трегораном до самого вечера. Чародей оказался бесподобным учителем: терпеливым и мудрым, не жалеющим ни времени, ни сил для того, чтобы вдолбить в юношу знания предков. Впрочем, Трегоран оказался столь же способным учеником, впитывающим новое, точно губка воду. И тут дело было не только в даре бога Хаоса, молодой человек сам по себе отличался любознательностью и желанием учиться, а потому, они с патрицием быстро нашли общий язык.
Передышку сделали лишь тогда, когда на столе догорела четвертая свеча, а яркий солнечный свет в окнах сменился мягким багрянцем заката.
- Пожалуй, нам пора подкрепиться, - объявил Маркаций, потягиваясь так, что хрустнули позвонки. – Для первого дня более чем достаточно. Как ты считаешь, ученик?
- Как вам будет угодно…учитель, - произносить это слово, да еще обращаясь к фарийцу, было непривычно. Трегоран не совершенно запутался – он немного узнал своего наставника за этот день, и теперь просто не мог относиться к нему как к другим гражданам империи. Маркаций, действительно, был особенным, не таким как все.
«Эх, если бы все фарийцы походили на него», - подумал тимберец. – «А может, таких много, просто все они боятся императора»?
Эта мысль также была нова и необычна.
- Итак, готовься к удивительным знакомством, - неожиданно проговорил Трегоран, когда они оказались возле широких дверей, освещенных лампами. – Мы почти пришли в обеденный зал. Прошу тебя, подыграй мне.
- Что? – не понял Трегоран.
- Просто подыгрывай.
Произнеся это, он распахнул двери, стрелой влетая внутрь – юноша уже убедился, что по-другому фариец просто не мог ходить – и громко сказал:
- Здравствуй Этаара, солнце мое, как прошел день?
- Все было замечательно, батюшка, - ответил ему звонкий девичий голос.
- Я хочу представить тебе моего нового ученика, - радостно сообщил Маркаций и оглянулся. – Трегорий, чего ты ждешь?
Юноша не сразу понял, что обращаются к нему, а потом торопливо присоединился к учителю. Обеденный зал поражал как убранством, так и размерами. Это было большое помещение, ярко освещенное лампами и многочисленными свечами, посреди которого располагался солидных размеров прямоугольный стол, заставленный снедью. Что-что, а поесть патриций, определенно, любил.