Еж совершенно невозмутимо присел и начал чесать спину задней лапой.
Так продолжалось некоторое время, наконец Анаториан, не выдержав, спросил:
- Ты хочешь поговорить о чем-то?
- Кто знает, кто знает? – бог растворился в воздухе для того, чтобы появиться уже на столе. Он уселся прямо на кипу свитков. – Всегда хотел спросить, хорошо ли тебе спится по ночам, Изменник?
- Не смей меня так называть! – взревел Анаториан, которого Фарнир безжалостно ударил по самому больному месту. – Никогда не произноси при мне этого слова! Никогда!
- Или что? – в голосе божества послышался лед, морда искривилась в оскале, стала по-настоящему страшной. – Что ты мне сделаешь, букашечка?
Большой еж снова пропал и вынырнул изнеоткуда, зависнув в воздухе на уровне глаз императора.
- Так что? – угроза, исходившая от маленького тельца, заставила человека, могучего воителя и непревзойденного чародея, отступить назад. – Я погляжу, ты забыл своего благодетеля?
- Благодетеля? – император побледнел. – Не этого я хотел и не этого просил! Да, я купил у тебя все, но цена была воистину ужасной!
- Она и не могла быть иной, - бог вновь переместился на стол и на этот раз его голос был полон жалости, с которой обращаются к умственно отсталому родственнику. - Ты возжелал слишком многого, и я честно исполнил свою часть договора.
- Честно? – император закусил губу – Да как у тебя поворачивается язык говорить такое?!
- Честно, - подтвердил еж. – Ты получил все то, о чем просил. Или, скажешь, нет?
- Ты обманул меня!
- Ты сам обманул себя, - весело парировал еж. – Такие как ты всегда жаждут власти, но пытаются прикрыть свою алчность красивыми словами. Иногда это удается, и они начинают верить в свою нелепую ложь. Но ты, Анаториан, не такой. Ты умный и все понимаешь.
Богоравный вздохнул. Этот спор в той или иной его вариации они вели уже не один раз. Словесная перепалка, скорее, стала традицией, причем император затруднялся сказать, чьей: Фарнира, или его собственной. Он, говоря начистоту, вообще не был уверен, что существо такого порядка, как бог, может испытывать злость, радость, раздражение, веселье и другие чувства, присущие смертным. И Анаториан никогда не понимал, отчего Фарнир ведет себя так, а не иначе. Он подозревал, что у божества есть какая-то высшая цель, недоступная пониманию как простого смертного, так и полубога, и очень боялся, что однажды ему все же придется узнать, в чем она состоит.
А еж, потеряв всякий интерес к спору, вновь оказался на столе, и, наконец-то, перешел к делу.
- У меня есть для тебя отличные новости.
- Слушаю.
- Я нашел две новые игрушки. Впервые за столько лет, представляешь?
Анаториан дернулся, словно получил молотком ниже пояса.
- И кто же они?
- Отчаянные смельчаки, решившиеся молить меня о помощи. Конечно же, я ничего не дал им просто так, но, замечу, пареньки желали не так много, как ты, а потому и взял я с них, - тут он хихикнул, - по-божески. А посему у тебя есть немного времени, пока ребятишки войдут в силу.
- Чего они хотят?
- Ничего особенного, - ответил Фарнир. - Найти одного императора и отделить его голову от туловища, все как всегда.
Анаториан сохранял спокойствие, хотя сделать это было очень непросто.
«Стало быть, так. Нужно попробовать выведать что-нибудь полезное»!
- И где я их найду? – произнес он.
Повелитель Хаоса внимательно воззрился на Анаториана, склонив голову на бок и забавно дернув усами.
- Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, будь проще, – посоветовал Фарнир. – Не спеши, детишки еще очень слабы, и именно поэтому я не скажу, где они. Начинай искать сам, быть может, и обрящешь.
- Что? – не понял император.
- Ничего, ничего, - заверил его бог. – Все в порядке.
- Но почему ты помогаешь мне?
- Разве не очевидно? А я думал, что ты за полторы сотни лет жизни должен бы уже научиться понимать меня, - сокрушенно покачал головой еж.
Анаториан продолжал буравить его вопросительным взглядом, не произнеся ни слова.
- Так вот, - продолжал Владыка Хаоса. – Если бы ты был столь же высокоорганизованным существом, как ежи, то знал бы, что перед бессмертными уже спустя две-три сотни лет все сильнее и сильнее начинает подниматься вопрос скуки и борьбы с нею.