— Обижаете, Юрий Сергеевич. Я и в молодости ни у кого на побегушках не состоял, а теперь для этого уже ноги не те.
— Извините, мичман, я вам верю. И я пойду в кубрик, хотя, честно говоря, не знаю, что там буду глаголить, какие истины меня там обременят, да и надо ли обременяться истинами?
Выходя из-за стола, Суханов с грохотом отодвинул тяжелый стул, Ветошкин же поднялся тихонько, напялив на голову пилотку. Они мельком взглянули друг на друга, как бы примеряясь, кто на что способен, и Суханов на правах старшего сказал:
— Добро, мичман. За мною не ходите. Мне дядьки Савельичи не требуются. Занимайтесь делами службы.
Ветошкин шевельнул усами, как бы говоря: «Хозяин — барин, неволить не смею», а сам между тем отгородился от Суханова нейтрально-уставным: «Есть».
Они разошлись в разные стороны: Ветошкин спустился по трапу, чтобы, миновав еще один трап и еще один, только после этого очутиться в акустическом посту, а Суханов, сдвинув фуражку на брови, направился по коридору в корму — там находился кубрик его команды, идти в который ему не хотелось по той простой причине, что он не видел никакого прока от своего «хождения в народ». «В конце концов, — думал Суханов, — военная служба тем и хороша, что старшим необязательно отчитываться перед младшими в своих поступках. Над старшими есть только старшие. — Тем не менее, перед тем как войти в свой кубрик, Суханов словно бы попридержал ногу, ощутив в себе пошленький холодок. — Неужели я чего-то боюсь? Я виноват — это правда, но я ничего не боюсь...»
На корабле в тот час выдалась лишняя минутка, которая обычно образуется на стыке, скажем, между утренним чаем и малой приборкой или между малой приборкой и подъемом флага, словом, когда одно сменяет другое, и моряки, свободные от вахт, занимались в кубрике кто чем хотел, а вернее, ничем не занимались, а точили лясы, злословя по своему адресу и по адресу своих ближних, коими на кораблях являлись прямые начальники.
Кубрик акустиков находился по правому борту, был он длинный и узкий, как железнодорожный вагон, койки шли справа и слева, оставляя посредине узкий проход. Кому-то из штатских он, может, и не глянулся бы, но акустики любили свой кубрик, хотя и иллюминаторов в нем не было, и подволок нависал низковато, но зато этот кубрик был непроходной, и это делало его похожим на большую мичманскую каюту. Тут все-таки жила корабельная интеллигенция. Впрочем, у любого моряка на корабле всегда были два места обитания — кубрик и боевой пост, и еще бабушка надвое сказала, где он чувствовал себя домашнее, что ли: комендоры, наверное, в кубрике, акустики же, безусловно, на боевом посту.
И хотя «Гангут» уже держал курс на Керсонесский маяк, моряки один за другим после утреннего чая потянулись и не на ют покурить, и не в акустический пост, а в кубрик, тем самым как бы невольно утверждая, что дома им еще не скоро быть.
— Итак, — басил за дверью старшина 1-й статьи Ловцов, которого Суханов безошибочно угадал по голосу — густому и низкому, — констатируем: Рогову десять суток с выездом на родину.
— Вообще-то я не откажусь, — это сказал, видимо, Рогов. — Только хорошо бы развить поподробнее о моих заслугах. Так-то, дескать, и так-то, такой-то он, дескать, и такой-то.
— А какой он? — спросил кто-то тоненьким голоском, и Суханов не догадался, кто спрашивал.
— Хороший он у нас, Рогов-то, — опять забасил Ловцов. — И примерный.
— А там? — опять спросил гнусаво-тоненький голосок.
— Не возникай, Силаков. Там не нашего ума дело.
— Я, конечно, не возникаю, только позволительно спросить, кто сегодня за «пианино» махру на уши сыпал?
— Ты что-то там протявкал?
— Я сказал, что у нашего Рогова — классные ушки.
— Вот теперь ты сказал правильно.
Суханов понял, что моряки не просто точили лясы — они творили действо, в котором ему, лейтенанту Суханову, тоже отводилась роль, но вот какая — он не разобрал, и, наверное, самое бы правильное было потихонечку удалиться восвояси, благо его, кажется, никто не видел, а если все-таки кто-то заметил? Тут и дураку стало бы ясно, что лейтенант Суханов подслушивал своих моряков. Он почувствовал, как мочки ушей у него стали тяжелыми и горячими, и шагнул через комингс. Дневальный, видимо единственный зритель — все прочие бы ли участниками — общего трепа, зазевался, Суханова заметил поздно, поэтому гаркнул так, что сам испугался:
— Смир-р-рно! Товарищ лейтенант...
«Будет глотку-то драть», — недовольно подумал Суханов и махнул рукой.
— Отставить... — Все невольно расступились, и Суханов оказался посреди кубрика один. — Как дела, моряки?
— Нормально, — сказал за всех Ловцов. — Маленько повоевали, вернемся в базу, шарик на причале погоняем. Чем не житуха, товарищ лейтенант?