— А ты куда собрался?
— Пойду на гору, может, вернулся «Гангут». Посмотреть надо.
— Сдался тебе этот «Гангут»...
— Не мне, а вам, — строго поправил ее Иван Сергеевич. — Пропустить я его не мог, но... Порядок есть порядок.
— А где он есть, твой порядок-то?
Иван Сергеевич надел фуражку, которую, как и на военной службе, носил с крабом, поправил перед зеркалом, только тогда повернулся к Марии Семеновне и раздельно сказал:
— Если тебе что не нравится, пиши в газету. Ты пенсионерка, а пенсионеры у нас теперь вроде блюстителей порядка. Их в газете уважают. А меня от политических рефлексий уволь. Я человек военный и привык жить по правилам. Есть правила — есть служба. Нет правил — и службу искать нечего.
Иван Сергеевич осторожно прикрыл за собою дверь. Марии Семеновне показалось, что он обиделся, и выскочила за ним, догнала уже на ступеньках.
— Что это на тебя нашло?
— На нас теперь на всех находит. (Марии Семеновне послышалось, будто он смахнул слезу.) Иди в дом — свежо тут. Я скоро вернусь.
Пили чай вдвоем — Мария Семеновна с Наташей Павловной, — больше помалкивали. «Как чужие, — подумалось Марии Семеновне, — Когда же это случилось? (Она помнила, что это случилось, когда в доме появился Суханов, но ей хотелось, чтобы это было не так, а как-то иначе, но вот как — этого она не знала.) Почему это произошло?»
Наташа Павловна догадывалась, что мучает Марию Семеновну, и чувствовала себя кругом виноватой, хотя и не находила своей вины. Это чувство виновности без видимой вины угнетало ее все больше и сильнее, и ей начинало казаться, что она становится безвольной. Даже сегодня она делала не то, что ей хотелось бы делать: собиралась сказать то, а произносила это, решила побыть одна, а вместо этого вышла к столу. Эти нежелательные жесты и поступки, «мелочевка», как она называла их, в другое время остались бы незамеченными — ведь человек всю жизнь противоречит сам себе, — но теперь она начала придавать им особый смысл. «Жить без смысла и жить со смыслом, — подумала она. — Разве это в конечном счете не одно и то же? — И вдруг к ней вернулась прежняя счастливая мысль: — Уехать! Немедленно уехать. На неделю, на месяц, на год. Может, на всю жизнь!..»
— Ты что-то хотела сказать? — участливо спросила Мария Семеновна.
Наташа Павловна грустно покачала головой.
— А я смотрю — ты будто даже губами пошевелила.
— Пустяки какие-то пришли на память. Появились и улетели, как мотыльки. Я их даже не разглядела, — промолвила Наташа Павловна и даже ужаснулась: «Ведь я солгала. Взяла и походя солгала. Зачем я это делаю? Нет, только уехать. И не медлить. И не надо ничего ждать».
— А я вот все думаю о гангутце. Приходил который. Если он с «Гангута», то почему не в море? А если он в море не уходил, то почему не появлялся раньше? — Она подождала, что скажет Наташа Павловна, но та, видимо, решила отмолчаться. — Выгнали человека, а ведь он с чем-то приходил.
— Если бы у него было что-то серьезное, он не стал бы поясничать.
— Паясничают иногда не от того, что наглые, а от того, что робеют. И нахальничают иногда от стеснительности.
— Мария Семеновна, голубушка! — неожиданно взмолилась Наташа Павловна. — Ну не будем больше ходить вокруг да около. Давайте начистоту. Я не знаю, кто этот офицер. Я его вижу второй раз. И я не знаю, с чем он приходил. Если он хотел сказать что-то дельное, то придет еще раз, и я извинюсь перед ним. Но если же он приходил просто так, чтобы только убить время, я поступила правильно.
Мария Семеновна принялась убирать со стола. «Охо-хо, — думала она тревожно. — Словно стена между нами поднялась. Живем родными, а черствеем хуже чужих. Поговорить бы с ней по душам, да как поговоришь, если замерзла она вся, как льдышка».
Наташа Павловна хотела помочь ей, но прошлепали босые ножонки — топ-топ-топ, — и в кухне появилась Катеришка, протянула розовые ладошки и тревожно позвала:
— Ма-ама... Ма-а...
Наташа Павловна с Марией Семеновной бросились к ней, а тут возвратился Иван Сергеевич, с треском расстегнул куртку и угрюмо сказал:
— Путаете вы все только. Никакого «Гангута» в базе нет, и в ближайшее время его приход не предвидится. Только зря сгоняли человека.
— Зря-зря, — повторила за ним Катеришка и засмеялась.
— Офицер же с «Гангута» приходил.
— Может, не приходил, а по воздуху прилетел. Черти, они ведь в основном летают. — Иван Сергеевич потер озябшие руки. — Эдак и меня можно считать офицером с «Гангута». С того самого, который стал потом зваться «Октябриной». Я ведь там начинал службу вахтенным офицером.