Он вернулся к своему тронному месту, машинально подумав: «Царствуем, но не правим», включил акустический пост, сказал, негромко покашляв:
— Суханов, не буду говорить лишних слов. Только напомню, что от вас, акустиков, теперь зависит исход нашего дела: или мы со щитом, или мы на щите. Вы хорошо меня поняли, Суханов?
Суханов хорошо понял командира, но если бы он даже понял плохо, положение вещей не изменилось бы: лодку следовало найти, лодка, к сожалению, не находилась. Ковалев вышел на открытое крыло. Вахту стоял тот самый сигнальщик, который накануне бурчал: «Шляемся...»
— Значит, шляемся? — спросил Ковалев, подумав, что сигнальщик смутится, но сигнальщик не смутился, даже весьма уверенно — чувствовалась убежденность — повторил:
— Так точно, товарищ капитан второго ранга, шляемся.
— Да нет, не шляемся, — нехотя сказал Ковалев. — Лодку ищем.
— Тут она и не ночевала, товарищ командир.
«Вон как», — заинтересованно подумал Ковалев.
— Это откуда же у вас такие сведения?
Сигнальщик неопределенно мотнул головой, но сказал твердо:
— Моряки на юте говорят.
«Вот тебе и шляемся... — Ковалев тоже — почти непроизвольно — помотал головой. — Ах, черт, а ведь на юте небось уже появились свои климовские мужики. Мы, то есть — общество. Ну-ну...» Разговором он остался недоволен: если уж на юте стали поговаривать, что «Гангуту» в этом районе ничего не светит, то моряки, видимо, устали ждать и надеяться.
Ковалев прошел в штурманскую рубку, и Голайба, не поднимая головы от прокладочного стола, подвинулся, дав возможность командиру самому поколдовать над картой, и острием хорошо заточенного карандаша указал на желтое пятнышко, высветившее местонахождение «Гангута».
— Далеко ли до точки, в которой нас встретили супостаты?
Голайба пошагал циркулем по карте.
— Крейсерским ходом сорок шесть часов.
— Туда-сюда... — сказал Ковалев. — Двое суток, как ни верти. Все правильно... А если они опять нас там поджидают?
Голайба промолчал, но весь вид его — почтительно-смущенный — как бы говорил: «Не могу знать».
— Вот и я, штурман, не знаю. Это плохо, штурман, когда мы с вами чего-то не знаем. Но тем не менее, штурман, рассчитайте курс на точку. Помирать — так с музыкой.
Весть о том, что командир приказал возвращаться в точку, в которой «Гангуту» повстречались супостаты, сорвалась с мостика, как малый камешек с горы, запрыгала по трапам и объявилась на юте, обрастя многими подробностями и уточнениями.
— Командир так и сказал: догнать, а там посмотрим, — покуривая и цыкая сквозь зубы в лагун, говорил сигнальщик, сменившийся с вахты. — Может, и вжарим.
— Он что, хуже твоего, что ли, понимает? Вжарим — так это уже война.
— А я и не говорю, что по ним. Вжарим — и все. А они пусть смотрят. Тут дело принципа.
— Принцип — это правильно.
— Вот я и говорю — вжарим. А то они больно уж раздухарились: и туда не ходи, и сюда не ходи. А командир сказал: пойдем — и точка.
— Батя!.. — сказали уважительно о командире ютовские завсегдатаи.
— Понятное дело — батя. Он мужик рисковый.
— А супостаты где?
— В той точке жируют, куда мы кандехаем. То они за нами шлепались, теперь мы за ними намылились.
— А лодка?
— А что лодка? — невозмутимо переспросил сигнальщик. — Лодка само собой. Пускай акустики лучше слушают. Ловцов вон...
— Ловцов в отпуске.
— Понятное дело. Рогов там есть. Другие пусть слушают. Эй, — позвал сигнальщик, — ты, должно, акустик?
— Акустик, если тебе этого хочется, — сказал, подходя, Силаков.
— Что мне хочется, этого я тебе не скажу. Слышно у вас чего-нибудь?
— У нас глухо.
— Понятно. Пока лодки нет, пойдем этих искать. И вжарим.
— Насчет того чтобы вжарить, так это придется погодить.
— А чего годить?.. Они ведь не годят.
Если бы Ковалеву представилась возможность побывать на юте, когда там собирались истовые курильщики, он понял бы, каким образом рождались мнения на корабле, на который не поступают газеты, не проходят телевизионные программы, а радиоволны, продираясь сквозь магнитные поля и преобразуясь в приемниках в музыку и человеческие голоса, становятся хриплыми и неузнаваемыми. Впрочем, если бы он и спустился к перекуру на ют, в его присутствии все эти великие и малые стратеги и тактики вернулись бы в свое естественное состояние и опять стали бы матросами, старшими матросами и старшинами, для которых вся стратегия вкупе с тактикой состояла из боевого поста, содержащегося ими в исправности и постоянной боеготовности, но, боже милостивый, какой командир не испытал в своей многотрудной жизни горечь неудач и какой моряк не возносил себя в мечтах на вершину военного счастья.