Суханова разбудили за полчаса до смены, он соорудил себе чаек, глянул на часы — оставалось еще минут десять, — поднялся на ют покурить и ахнул от радостного удивления. Все вокруг заливал тихий дрожащий свет, и над водой блуждали призрачные тени. Возникнув и немного покачавшись на месте, они тут же исчезли, и снова появились, покачиваясь, и опять пропадали. Суханову даже показалось, будто они крались за «Гангутом», а потом вдруг, опережая его, уже маячили перед его носом. Но потом тени враз исчезли, и «Гангут» остался один-одинешенек в этом странном подлунном мире.
Суханову стало жутковато, и он, затушив окурок на ладони и по привычке сунув его в карман брюк, заторопился к себе в акустический пост: через минуту начиналась его смена. Акустики давно уже жили по готовности номер два. Чуть слышно работала вентиляция, в посту было теперь уже тоже привычно душно и жарко. Моряки сидели за «пианино» без рубах, и их загорелые торсы влажно блестели. Ветошкин заполнял журнал дежурств, при появлении Суханова машинально поднялся.
— Сиди, сиди, — сказал ему Суханов. — Что у нас нового?
Ветошкин пожал плечами, как бы недоумевая, дескать, а чего нового можно ждать в этой глухомани, но тем не менее сказал:
— Час назад дельфины прошли.
— Доложили на мостик?
— Так дельфины же... Мы о них никогда не докладывали.
— Раньше не докладывали, теперь будем докладывать.
На вахту заступило отделение Рогова, а сменившиеся моряки поднялись в кубрик. Ветошкин медлил, уходить, кажется, не собирался. Суханов вопросительно поглядел на него.
— Спать не хочется, — сказал Ветошкин. — К тому же напарник мой по каюте храпеть начал. Лучше уж я еще немного пободрствую, чтобы потом сразу заснуть.
— Ну смотри, — с неудовольствием заметил Суханов, догадавшись, что дело не в храпевшем напарнике. На кораблях, наполненных всевозможными шумами, звуками, голосами, на фоне которых любой храп выглядел невинной забавой, во все века спали сном праведных, — а дело в чем-то другом. Но Суханов не стал ломать голову над чужими загадками: в своих бы разобраться.
Суханов постоял за спинами у моряков, понаблюдав за индикаторами, прислушался к шумам — все было, говоря языком корабельных медиков, в норме. Он вернулся к столу, полистал журнал дежурств.
— Если вы про дельфинов ищете, — виноватым голосом промолвил Ветошкин, — так мы про них никогда не записывали. Да мы не сразу и классифицировали, что это дельфины.
Суханов молча листал журнал.
— Вот если бы Ловцов был... Так он, может, сразу бы все разложил по полочкам...
Суханов отложил журнал в сторону и наконец поднял голову.
— А почему вы считаете, что некорабелыхые шумы не надо записывать в журнал? И почему вы считаете, что их лодки не могут шуметь иначе, чем мы к ним привыкли?
— Не принято было.
— Мало ли что было не принято там, возле родных берегов. У нас ведь там и акулы не жрут собак, и морозы сейчас там, и ветер поземку метет. И луна у нас в морозные ночи маленькая, а вокруг нее оранжевые круги, словно радуги, тихонько играют. У нас там все иначе, мичман.
Поскучнев, Ветошкин помялся, переступил с ноги на ногу.
— Это конечно, товарищ лейтенант, — сказал он. — Вот если бы Ловцов, то и понятно. А так что ж...
— Мичман, помолчите, — неожиданно взмолился Суханов, которому давно уже не хватало Ловцова в посту. — Ловцов — уникален, я согласен, а другие где? Вы, например, Рогов, — позвал он и повторил громче: — Рогов!..
— Есть, товарищ лейтенант, — расслышав наконец, что это его зовут, сказал Рогов и отодвинул для верности наушник с уха.
— Вы могли бы классифицировать стадо дельфинов?
— Вообще-то, могу...
— А Силаков?
— А что — Силаков? Со слухом у него в норме, товарищ лейтенант. Да вот я его сейчас самого спрошу. Эй, Силаков, — сказал Рогов, сильно толкнув Силакова в плечо. — Товарищ лейтенант спрашивает, можешь ли ты классифицировать дельфинов?
— Если толкаться не будешь, так я все смогу.
— Отставить разговоры, — приказал Суханов. — Занимайтесь своим делом. — Он опять поднял глаза на Ветошкина, который продолжал стоять у стола и всем своим видом как бы говорил, что он еще и не это слышал, но при всем при том оставался при своем мнении.
— Если бы Ловцов, то и понятно бы, — упрямо пробормотал он.
— Мичман, да ведь у него мать умерла.