В притемненном коридоре Сокольников нос к носу столкнулся с Бруснецовым. Тот не выспался, был непривычно хмур и сердит. За ним торжественно вышагивал Козлюк, уже принарядившийся в тропические голубые брюки и рубашку.
— Куда это вы? — на всякий случай спросил Сокольников.
— Барометр среди ночи взбесился. Командир приказал нам с боцманюгой исполнить дуэтом: «Ни сна, пи отдыха измученной душе».
«Вы — дуэтом, я — соло», — подумал Сокольников, толкнулся к себе в каюту, сгреб бумаги, запихнул их в стол, подвигал ящики, потрогал вентилятор, настольную лампу, проверяя, хорошо ли они сидели в гнездах, прошелся по каюте, даже заглянул в углы, присматриваясь, не лежит ли что плохо — правда, заниматься этим должен был приборщик, но не будить же матроса среди ночи, — только потом поднялся на мостик, присмотрелся к темноте. Ковалева на «пьедестале» не оказалось, видимо, вышел на открытое крыло. Сокольников тоже проследовал туда. Ковалев оглядывал горизонт в бинокль, вернее, то мутное пространство, где мог быть горизонт, пытаясь что-то высмотреть.
— Командир! — тихо окликнул Сокольников. — Там кто-то есть? Или еще чего?
— Нет, комиссар, просто пытаюсь угадать, откуда ждать шквал. Штормяга, по всей видимости, надвигается классный. Барометр прямо-таки с ума спятил.
— Пора ему и объявиться, — сказал Сокольников, имея в виду шторм. — Он еще в точке нам всю обедню со шлюпочными гонками испортил. Помнится, барометр начал еще там пошаливать. — Он сделал паузу, подумав, что Ковалев подхватит его мысль и у них состоится доверительный разговор, но Ковалев промолчал, и тогда Сокольников сказал сам: — Морячкам нужен шторм. Без шторма моряки, командир, могут и размагнититься. Они уже начали обращаться с океаном на «ты», а его величество не терпит панибратства.
— Комиссар! — насмешливо сказал Ковалев. — Шел бы ты поспал. У тебя от недосыпания прописные истины полезли из всех щелей, а теперь, говорят, прописные истины не в почете.
— Кто говорит? — машинально спросил Сокольников.
Ковалев подчеркнуто серьезно сказал:
— Моряки на юте.
Вернулись с обхода корабля Бруснецов с Козлюком, и Бруснецов начал докладывать:
— У баталеров все как в лавочке: бочки с соленьем не принайтованы, ящики штабелями стоят. Все принайтовали. Правда, пришлось сыграть интенданту аврал, а заодно и помощнику.
— Помощник помощником, а после него просмотри все сам, — сказал Ковалев, морщась: «Знаю, что какой-то несобранный, так ведь нет у меня другого. Не дали другого помощника, старпом, пожадничали». — Проверьте еще раз стопора на якорь-цепях, катера, шлюпки, вьюшки. И можете быть свободны... Только загляните все-таки еще разок к баталерам... Часа два спокойной жизни гарантирую. Ступай и ты, — сказал он Сокольникову. — Сосии часок, пока есть возможность.
— Не гони, командир. Высплюсь в качку. А присутствовать при рождении шторма — это ведь не всегда удается.
— Оставайся... Мне будет не так тоскливо.
Бруснецов с Козлюком ушли, мягко протопав по трапу тропическими башмаками, и скоро их фигуры тенями замаячили на баке.
— Ты не заметил, комиссар, что люди тянутся к сильным, — сказал Ковалев. — Слабых и неудачников жалеют, но чаще — обижают.
— Ты это к чему, командир?
— Боюсь, что скоро и нас с тобой станут жалеть, а скорее всего — обижать.
Шторм начал рождаться на свету. Прямо по курсу «Гангута» посветлело облачко, хотя никакой зари в той стороне ни при какой погоде не должно было прорезаться.
— Странно, — пробормотал Ковалев. — Все это весьма странно. — Он снял микрофон. — БИП, командир. Доложите обстановку.
— Надводная обстановка — горизонт чист. Воздушная — чист. Подводная — чист.
— Добро. — Ковалев повернулся к Сокольникову: — Слышал — чист, а облачко светится, словно ночничок.
Ветер еще дул ровно, и был он несильный, угасающий, даже словно бы квелый, сильнее обычного пахло йодом и рассолом, и этот рассол казался приторно-теплым. Облачко по курсу «Гангута» начало гаснуть и скоро померкло совсем, зато в зените заполыхала темно-синим огнем гряда облаков, которая зашевелилась и начала двигаться против ветра, с каждой минутой все торопливее ускоряя свой беспорядочный бег. Небо стало опускаться, цепляясь за мачтовое устройство, поручни и надстройки покрылись влагой. Казалось, с минуты на минуту прольется дождь, но тот все никак не мог собраться. Наконец небо не выдержало, треснуло, словно по нему ударили с размаха дубиной, все озарилось, и хлынули потоки воды, серебристо светясь в темноте, громыхая железом и звеня. Видимость сразу стала нулевой.