Сокольников даже укоризненно покачал головой.
— Боцман, — сказал он печальным голосом, — зачем ты путаешь божий дар с яичницей? Новый год все-таки, а ты хочешь подверстать его под большую приборку.
Козлюк снова поглядел по сторонам, еще пошевелил мохнатыми бровями, которые у него выгорели и стали похожими на щетину, и вынес из шкиперской сразу две рогожи и от щедрот своих приказал еще боцманенку достать банку клея.
— Ту, что поменьше! — закричал он вслед, хотя и знал, что у его боцманенка снегу в крещенский мороз не допросишься.
— А клей зачем? — спросили его.
— Приклеите бороду — ни за что не отдерете.
Корабельный интендант не стал крохоборничать, тотчас же достал три простыни, застиранные до стойкого серого цвета, полез на другую полку и презентовал еще две наволочки, почти что новые.
— А это зачем?
— Ну мало ли зачем... — Интендант неопределенно пожал плечами. — Отверстие для глаз и рта вырежете, станете страшнее смерти.
— Послушайте! — сердито сказал ему Сокольников. — Шутите, но знайте меру. Это уже будет ку-клукс-клановский балахон.
— Разве? — удивился интендант и торопливо пробормотал: — В общем-то это все равно.
— Раз все равно, то и заберите свои балахоны, а нам, если можете, выдайте еще одну простыню.
Интендант — от греха подальше — достал с полки еще две простыни, на этот раз белоснежно-белые, не стиранные еще.
— Ого, — сказали моряки.
Пока Сокольников таким образом экипировал своих будущих Дедов Морозов, Нептунов, Снегурочек, наяд, Зазвонов вместе с техником приготовил машину и поднялся к командиру, чтобы получить задание на полет. Ковалев провел его в штурманскую рубку к прокладочному столу, молча взял из рук Голайбы карандаш, повертел в пальцах, потом ткнул заточенным концом в желтую точку.
— Мы. — Он повернулся к Зазвонову, как бы убеждаясь, что тот внимает ему. — Меня интересует вот этот сектор. — Он опять склонился над столом. — И вот этот. Но прежде чем приступить к выполнению задания, необходимо произвести надводную разведку.
— Вас понял, товарищ командир.
— В такую волну сесть сможете?
— Обижаете, товарищ командир.
Минут через десять Зазвонов запросил разрешения на взлет. Ковалев вышел на открытое крыло, поглядел на корму: на вертолетной площадке уже молотил воздух лопастями вертолет, даже с мостика было видно, как он содрогался от внутреннего нетерпения, готовый в любое мгновение подпрыгнуть, словно кузнечик, а палуба из-под его дутых колес — знаменитые три точки, — казалось, все время уходила. «Взлететь-то взлетит, голубь, — подумал с опаской Ковалев, — а вот как-то потом сядет», — и он приказал:
— Вахтенный офицер, средний вперед. — И когда «Гангут» словно бы немного осел в воду, убился чуть-чуть ветер и стало тише, он, немного волнуясь, хрипловатым голосом — все-таки ему не часто приходилось руководить полетами — сказал: — Добро. Взлет разрешаю.
Лопасти у вертолета закружились быстрее, образовав полупрозрачный круг и взвихрив вокруг себя воздух — провожающие вертолет схватились за козырьки пилоток, — машина подпрыгнула и стрекозой отлетела за корму, начала набирать высоту и скоро исчезла из виду. Ковалев вернулся в рубку. Он знал, что этот пристрелочный вылет мало принесет ему сведений, но он также знал, что именно только сейчас началось окончательное решение его командирской судьбы. Он старался не думать об этом, но в то же время в его сознании все время теплилась мысль: «Сейчас или... Сейчас или...»
Зазвонов вернулся часа через полтора, может, он был в полете и немного дольше, но это в сложившейся ситуации не имело большого значения.
— Вертолет закатить в ангар, — распорядился вахтенный офицер. — Командиру вертолета на мостик.
— Надводную разведку произвел, товарищ командир, — доложил Зазвонов, поднявшись на мостик. — В заданных секторах я зависал дважды. — С висков у него начал стекать пот, но он не отер его, только подул на нос. — Горизонт чист.
— Да-да, — сказал Ковалев, — там, где вы зависали, лодки быть не могло. Раз уж вы ее не слышали, значит, она нас — тем более. С завтрашнего дня будете летать регулярно.
Зазвонов просиял, но тут же погасил улыбку, буркнув: «Есть», и скатился в низы.
«Одни на карту ставят свою судьбу, — грустно подумал Ковалев. — Другим же — сплошное удовольствие».
Ковалев был не совсем прав — полеты для Зазвонова тоже были его судьба, только Зазвонов за долгое безделье разучился скрывать свою радость, а Ковалев свои эмоции уже умел скрывать даже от себя, но ведь у Зазвонова и людей в подчинении было — кот наплакал, хотя и числился он в корабельной табели о рангах командиром боевой части шесть. Древние далеко смотрели, когда утверждали: богу — богово, кесарю — кесарево.