Уже не недели — месяцы резал «Гангут» волну, которая рассыпалась, обволакивая его звенящей пеной, и незаметно подкрался к порогу Нового года, а Новый год, как бы к нему ни подкрадывались и как бы он сам ни приходил, неизменно оставался Новым годом, и, следовательно, наступала пора завершать одни дела и начинать новые. Судя по всему, «Гангуту» нечего было шабашить: вертолет исправно уходил на задание утром, поднимался в небо и после обеда, с каждым разом увеличивая радиус, а результаты этих полетов пока что равнялись нулю.
Позвонил командующий и поздравил гангутцев с Новым годом, сказал между прочим, что у Ковалева дома все нормально, Севка с Тамарой Николаевной ждут его скорого возвращения, как древнего спартанца, «со щитом». «Хорошо бы», — подумал Ковалев. Из дальнейшего разговора он понял, что там, в штабе, по всякого рода косвенным сведениям составилось твердое убеждение, будто стратегическая лодка обжила именно этот район, очерченный такой-то долготой и такой-то широтой с одной стороны и такой-то долготой и такой-то широтой с другой, но этому твердому убеждению не хватало пока что малой малости — донесения «Гангута», в котором бы он подтвердил расчеты штабистов. Между прочим — ах уж эти «между прочим»! — командующий заметил, что «Полтава» с «Азовом»... Так вот, «Полтава» с «Азовом» тоже не прочь попытать свое счастье в одиночном плавании. И все это опять между прочим... «Король умер, да здравствует король!» Говорили и иначе: свято место пусто не бывает.
Но какое Ковалеву было дело до всех этих королей и святых мест, когда, как он считал, и не без основания, что под сомнением находились его честь и достоинство, тот самый капитал, который наживается долгими годами, порой ценой собственной жизни, и в один миг может стать жалкими воспоминаниями на так называемом заслуженном отдыхе в кругу семьи и близких о днях светлых и, к сожалению, мимолетных. До «заслуженного отдыха» Ковалеву было, правда, далековато, а все прочее могло свершиться. Старики не зря когда-то предупреждали: от сумы да от тюрьмы не зарекайся.
Ковалеву доносили, что Сокольников в низах расхозяйничался вовсю, потеснив даже короля низов на походе старпома Бруснецова, а тут, на мостике, время от времени щелкали контакты — это рулевой удерживал корабль на курсе, гудели станции, негромко жужжал репитер гирокомпаса, — всех приборов, которыми был напичкан мостик, было не перечесть, и все они, включенные в сеть, издавали свои звуки. Они перепутывались, накладывались один на другой, и мостик гудел, словно провода в придорожных столбах.
Только что припалубился вертолет, и Ковалев ждал от Зазвонова подробного доклада — тот уже поднимался на ходовой мостик, — хотя, понятное дело, на хорошие вести рассчитывать не приходилось. Если бы Зазвонову удалось что-то обнаружить, он доложил бы об этом еще с воздуха. Ковалев все это хорошо понимал и все-таки надеялся — а вдруг... Мало ли чем могло быть это «а вдруг»: масляным пятном на воде, отходами из бытовых цистерн — это было бы уже удачей. «Ну хоть что-нибудь, — взмолился Ковалев. — Хоть малую соринку, а я потом весь клубок размотаю».
Зазвонов уже не смотрел радостно на весь мир и с лица немного спал, даже посветлел, словно бы маленько отмыл загар, и никакой, разумеется, ни большой, ни малой соринки он не принес.
— Глухота, товарищ командир, как у моей бабуси в деревне. Даже петушиного крика не слышно. Хоть сам криком кричи.
— Тут закричишь, — согласился Ковалев, спрыгнул с «пьедестала» на палубу, прошелся, разминая занемевшие ноги. — А я тебя ждал, словно Деда Мороза. Думал, подарочек приволокешь.
— Сам хотел сделать себе подарочек, товарищ командир.
— Добро. Иди отдыхай. Завтра для кого-то Новый год — для нас рабочий день. Попробуем послушать еще один сектор. Радиус... Вы меня поняли, капитан? — Вертолет при этой дистанции выходил на какое-то время за пределы радиосвязи, и Ковалев тем самым как бы спросил: «Что — рискнем?» — Ну так как, капитан?
— Понял вас, товарищ командир, — сказал Зазвонов усталым голосом: он сегодня дважды поднимался в воздух, и уже хотелось расслабиться. «Ну что ж, — подумал он, — раз пошло такое дело, режь последний огурец».
Они хорошо поняли друг друга: не рискнув в одном деле, они тем не менее подвергли себя риску в другом, и, значит, вся жизнь их в эти дни становилась сплошным риском.
— Добро, — повторил Ковалев, и Зазвонов тоже сказал:
— Вас понял, товарищ командир.
Зазвонов ушел, а Ковалев, проводив взглядом его крутую спину, которая рывками исчезала в люке, большую голову, крепко посаженную на плечах, обтянутых светлым комбинезоном, подумал снисходительно и грустно: «Понимай, брат, понимай. Нам без понятия, брат, совсем плохо».