Было тихо и душно, едва заметно серебрился воздух, а на юте моряки все еще пели:
Праздник ушел так же тихо, как и надвинулся, и уже ранним утром все пошло своим чередом: после завтрака, стрекоча, улетел вертолет и, так же стрекоча, появился только перед обедом. Встретить его вышел Суханов, имея на это свои причины. Он дождался, когда лопасти, перестав крутиться, обвисли, механик почтительно выслушал замечания Зазвонова и начал складывать лопасти — вертолет никогда не оставляли на площадке и каждый раз заводили в ангар, — только после этого, несколько тушуясь (он все еще тушевался в разговоре со старшими), попросил:
— Товарищ капитан, не могли бы вы уделить мне несколько минут?
— Почему бы и нет, — игривым голосом сказал Зазвонов. — Вот только смотаюсь на мостик, и я к вашим услугам.
— У меня такое дело, что я хотел бы переговорить с вами до того, как вы подниметесь на мостик. Обещаю вам, что разговор много времени не отнимет.
Зазвонов с интересом глянул на Суханова и отошел с ним к бортовым леерам.
— У вас не создалось впечатления, что за нами постоянно кто-то следит? — спросил Суханов крадущимся голосом и беспокойно оглянулся. — Я все время за «пианино» испытываю такое чувство, как будто на меня кто-то смотрит. Я не знаю кто и не знаю откуда, только чувствую, что за мною следят.
— Мм-да, — промычал Зазвонов. — Похоже.
— Что похоже? — не понял Суханов.
— Последние дни я тоже стал испытывать на себе нечто похожее, будто кто-то глядит мне в затылок.
— Я боялся об этом говорить, подумав, что у меня начались галлюцинации. Но сегодня и мой мичман признался в этом. А теперь вот вы... Странно все это. Может, наши желания вступить в контакт с лодкой принимают такие формы?
— А вы, случайно, не испытываете на себе их активные действия?
Суханов возразил, как бы предвидя этот вопрос:
— Если бы они работали в активном режиме, тогда бы мы услышали удар звуковой волны по корпусу. А так словно бы кто-то начинает шевелиться и — все.
Зазвонов даже как будто бы обрадовался:
— Вот-вот... Я старался классифицировать это подобие шума, а оно исчезает, словно призрак. Но ведь о призраках у нас не принято докладывать, а? Или я, может, чего-то не понимаю?
— Да, — печально сказал Суханов, — по-моему, мы сами становимся призраком, как тот летучий голландец.
Зазвонов заметно повеселел.
— Не развивайте дальше свои мысли. Они могут увести вас очень далеко. У нас говорят: «Не улетай, родной, не улетай». Давайте лучше согласимся, хотя бы для себя, что лодка здесь наличествует и успевает услышать нас раньше, чем мы ее. С ее скоростью и способностью проваливаться ей ничего не стоит уходить от нас.
— Может, доложим командиру?
— Простите, а что мы ему доложим? Что лодка здесь присутствует? Так он и без нас об этом осведомлен. Что в мире полно призраков? Так ведь с призраками шутки плохи. Потерпим до завтра. Проработаем до конца нашу версию, и тогда уже в любом случае придется докладывать. Возможно, после этого он прикажет Грохольскому обследовать нас. — Зазвонов хохотнул и даже потер от удовольствия руки. — Но тут уж, как говорится, искусство требует жертв.
Зазвонов отправился к командиру на мостик, а Суханов спустился к себе в пост. Ветошкин ждал его.
— Ну? — встретил он Суханова вопросом.
— А что — ну? Он тоже говорит, будто кто-то смотрит ему в затылок.
— Тогда ничего, — сказал Ветошкин. — А я-то думал, что у нас шарики закрутились не в ту сторону или лариска завелась. Она, подлая, любит вот так же в затылок смотреть.
— Тут уж и не знаешь, что лучше — лариски или лодка.
Ветошкин хотел было сказать, что не следовало бы тогда отпускать Ловцова — с таким-то слухом он быстро бы классифицировал, — но это напоминание могло пойти в перебор, и мичман промолчал. Суханов же не стал вдаваться в такие тонкости и сказал сам:
— Наверное, на самом деле не следовало отпускать Ловцова.
И Ветошкину вдруг захотелось побольнее ударить Суханова, сказав что-нибудь в том роде, что все мы умные задним числом, а думаем чаще всего тем, на чем следовало бы сидеть, и так же неожиданно понял, что делать этого не следует ни при какой погоде.