— Как царевну — лучше, — поправила деда Катеришка.
— Царевну так царевну. Главное, что нарядим.
Мария Семеновна оглядела елку — хоть и корявенькая, а в наряде она хорошо смотрелась — и ушла на кухню ставить пироги.
— Что Суханову сказать, когда вернется? — заговорщицким шепотом спросил Иван Сергеевич.
Наташа Павловна тихо вздохнула:
— Что можно сказать? Растворилась, словно капля в морской волне.
— Это жестоко, — не осуждающе, а как будто в раздумье сказал Иван Сергеевич. — Я тебя понимаю. Но ведь и его понять можно.
Наташа Павловна отвернулась к окну, опять спрятала покрасневший нос в тряпицу.
— Не мы жестокие, — наконец сказала она. — Жизнь стала жестокой.
— Жизнь не была жестокой, — возразил Иван Сергеевич. — Это мы сделали ее такой.
— Что ж теперь разбираться в том, кто виноват и почему виноват. Виноватых все равно не будет, а вина тем не менее останется. Так мы ее и понесем по жизни, как крест.
— Нельзя тебе с таким настроением уезжать.
Наташа Павловна горько пошутила:
— Я его оставлю в уходящем году.
— Голубушка, — позвала ее из кухни Мария Семеновна, — помоги мне.
— Да-да, — сказала Наташа Павловна, — конечно же помогу.
Иван Сергеевич почувствовал, что ему не хочется оставаться наедине с корявенькой елочкой, на которой, потрескивая, горели тонюсенькие свечи.
— Схожу-ка на двор, — пробурчал он, похлопывая себя по карманам, проверяя, там ли сигареты со спичками. Потом подошел к окну, приподнял угол занавески. — Экая темнотища, — сказал он глухим тяжелым голосом. — И море примолкло.
Иван Сергеевич накинул на плечи куртку, нахлобучил шапку и, скрипя половицами — к морозу они всегда скрипели, — вышел на волю, простучал крепкими подошвами по стылой земле, проскрипел ржавыми петлями калитки, и все смолкло.
«Ах, да-да, — подумала, опять вздохнув, Наташа Павловна, — куда ехать, зачем ехать... Ведь так тут все было хорошо».
Она машинально провела ладонью по волосам и вышла в кухню. Там было светло, в плите потрескивали дрова, и пахло пирогами. Катеришка сидела за столом, болтала ножонками и, капризничая, как большинство детей, которые знают, что им ни в чем отказа не будет, говорила, что она просила совсем не этого пирога, а вон того, поджаристого, и указывала розовым пальцем в угол, где не было никаких пирогов.
— Господь с тобой, — отвечала ей Мария Семеновна, — да я тебе сейчас и этого отрежу. Ешь, родненькая, расти быстрее. — Она живо обернулась к Наташе Павловне и спросила: — Куда это дед-то наш намылился: пора уж и за стол садиться. Четверть одиннадцатого уже.
— Сейчас сядем... — Наташа Павловна поправилась: — Вернется Иван Сергеевич, и сядем.
Прошло более получаса, а Иван Сергеевич все еще не возвращался. Мария Семеновна всполошилась:
— Куда это он запропастился? — Она схватила куртку и простоволосая выбежала на крыльцо, позвала громко: — Деда! Иван Сергеевич, да где же ты? За стол пора уже!
Ей никто не отозвался, она сбежала с крыльца, просеменила садиком, на фоне темного неба увидела сутулую фигуру Ивана Сергеевича. Он время от времени подносил к губам сигарету, и багровый огонек, разгораясь, освещал его лицо, казавшееся черным.
Мария Семеновна приобняла его за плечи.
— Что с тобой, старый ты мой, хороший ты мой?
Не оборачиваясь, он погладил ее пальцы, легонько подрагивающие на морозе.
— Пусть уезжает, — сказал он глухо. — Не надо жалеть.
Мария Семеновна насторожилась и даже отшатнулась от него.
— Опомнись, старый, господь с тобой! Чем же она нам тут помешала?
— Не она нам помешала. Мы ей мешаем.
Они разошлись по своим углам переодеться: Наташа Павловна достала из шкафа строгое темное платье, не сообразуясь с цветом, который предписывал год тигра; Мария Семеновна, напротив, накинула себе на плечи шаль, в которой было много красных цветов, и повязала Катеришке розовый бант; Иван Сергеевич гремел в своем углу бронзой, серебром и золотом орденов и медалей, их у него набиралось общим числом два с половиной десятка.
— Что это ты? — оглядев его, спросила Мария Семеновна. — Новый-то год будто бы семейный праздник, а ты при всем параде.
— Так, может, я и хочу весь год оставаться при всем параде.
Иван Сергеевич ждал, что скажет Наташа Павловна, и она, как всегда, глянув на его грудь, удивленно подняла брови.
— Ого...
И, как всегда, Иван Сергеевич, проведя пальцем по жестким, порыжевшим от частого курения усам, довольный, сказал:
— Воевали, стало быть... Не жаловались на нас.
— До героя совсем немного не дотянул, — добавила за него Мария Семеновна.
— А может, и перетянул, — возразил Иван Сергеевич. — В этом деле не сразу сообразишь, что к месту, а что не к месту.