Положить Ветошкин ничего не успел — его перебил Рогов:
— Тише вы — лариска...
Суханов с Ветошкиным невольно обернулись, и Суханов встретился с глазами лариски. Она сидела на трубе, свесив длинный голый хвост, который вызвал у Суханова омерзение. Лариска была большая, рыжая, она не мигая глядела на Суханова, и глаза ее, казалось, фосфорически поблескивали.
— Кыш, ты! — закричал Суханов, цепенея от ужаса, но лариска даже не пошевелилась, и хвост ее продолжал свисать безжизненно, словно толстый ботиночный шнурок, который забыли на трубе. Он пошарил глазами, пытаясь отыскать что-нибудь тяжелое, чем бы можно было запустить в лариску, но, как на грех, под рукой ничего не оказалось, а Ветошкин тем временем тихонько снял сандалету и, не целясь, запустил ее в угол. Лариска пискнула, шмякнулась на палубу и проявила такую прыть, что никто даже не успел заметить, куда она шмыгнула.
— Вот вам и привидения, — смущенно сказал Суханов. Ему стало стыдно своего минутного ужаса, который, должно быть, заметили и Ветошкин и Рогов, и он стал соображать, как бы это ему половчее выйти из этого, в общем-то, не очень уж и ловкого положения.
— Такую образину впервые вижу, — пробормотал Ветошкин. — У меня даже душа в пятки ушла. Надо бы у боцманюги ружьишко попросить. Да ведь не даст. Он мне теперь ничего не даст. Он, черт, злопамятный.
— А ты тоже сообразил — боцмана купать, — невольно переходя на «ты», сказал Суханов.
— Пускай не дает, — меланхолически промолвил Ветошкин. — Мы капканы расставим и отравы насыплем. Верно, Рогов?
— Вони не оберешься, товарищ мичман.
— Ну так не будем сыпать отраву. Капканы поставим, а в капканы сальца положим. На сальцо-то она — хе-хе — небось позарится. Как думаешь, Рогов, позарится?
— Пожалуй, позарится, товарищ мичман.
«Вот это опростоволосился, — подумал Суханов, пожалев себя, будто кого-то другого. — Как же это я? Да ведь мне теперь прохода не дадут. — Он покрутил головой. — Так и надо. Та-ак и надо. Та-ак и на-а-адо...»
— Суханов, — неожиданно позвал в динамике голос командира, — как обстановка?
Суханову захотелось подняться, вытянуть руки по швам и громко доложить, что обстановка нормальная, потому что никаких привидений не было, а в спину ему все время глядела лариска, гипнотизируя его, но вместо этого Суханов угрюмо промямлил:
— Горизонт чист, товарищ командир.
— Ну да, ну да, — сказал командир, и голос его в динамике пропал.
— Я сам попрошу у боцмана ружье, — сердито сказал Суханов. — И сам пристрелю ее, если вы тут все такие нерасторопные.
— Это конечно, — степенно согласился Ветошкин. — Только и вам теперь боцманюга не даст.
— Ох, мичман, лучше бы ты там сам искупался. Ведь надо быть таким, хм... чтобы испортить отношения с главным боцманом.
— Он нашу собачку загубил? Загубил. Что мы теперь Ловцову скажем?
— А ты, оказывается, мичман, тоже злопамятный.
— Не, я не злопамятный, — сказал Ветошкин. — Я правдолюбец.
Суханову послышалось, будто опять кто-то шевельнулся, он вздрогнул: лариска сидела в том же углу и двигала усами.
Суханов вобрал голову в плечи и даже сжал кулаки: «Ну, сволочь, да я ж тебя... Да ты ж у меня...» Рогов передал ему якорь от старого моторчика, на котором они меняли обмотку, Суханов прицелился в угол, но лариски там уже не было.
— Позвольте, я схожу к боцману, — попросился Ветошкин. — Может, и выпрошу.
— На коленях вымаливай. Скажи, что мы все поумнели.
— Так и скажу, — пообещал Ветошкин.
Суханов поглядел на часы, подсчитал: «До точки вертолету лететь около часа, столько же на возвращение, может, чуть побольше. Значит, он уже в точке... Минут уже десять слушает. Еще минут тридцать — сорок. Не густо...»
— Вы что-то сказали, товарищ лейтенант? — спросил Рогов.
— Нет... Я только подумал, что как быстро летит время.
— Ну да, быстро, — позволил себе не согласиться с ним Рогов. — Сколько уже сидим, а только час прошел.
Ветошкин вернулся с Козлюком. Тот держал ружье наперевес, как охотник, и весьма деловито и устало, словно врач больного, спросил:
— Где?
Ему указали на угол.
— Понятно, — сказал Козлюк. — Я могу сесть к столу?
Суханов молча кивнул ему головой.
— Па-апрошу на меня не обращать внимания, — потребовал Козлюк, устраиваясь на стуле. — В угол не глядеть и вообще не оборачиваться. Ваше дело — заниматься своим делом, мое дело — заниматься своим. — Он положил ружье себе на колени и, сочтя, видимо, что не совсем еще выговорился, сказал как бы между прочим: — А собачонка... та самая, ловцовская, выходит... умела ларисок ловить?