Ветошкин ошалело заглянул в журнал боевой подготовки — по плану через пятнадцать минут начинались политические занятия, — помолчав глубокомысленно, сказал не очень уверенно:
— Мне, пожалуй, уже и с пятого не влюбиться. Какая уж там любовь, когда ребятишек полный воз.
— Большой ли воз? — на всякий случай спросил Суханов.
— А пятеро...
— Не много ли?
— Можно бы, конечно, и добавить, да квартирка маловата.
«Черт-те что, — подумал Суханов, — да у него ребятишек больше, чем у другого подчиненных, а я его как мальчишку. Так что же, мне его теперь Павлом Петровичем величать? «Здравствуйте, Павел Петрович. Как дома, Павел Петрович?» Ну уж... Ну уж...»
— Вы еще что-то хотели спросить?
— Так полагаете, что с первого взгляда влюбиться трудно?
— Это как любовь понимать... Если, к примеру, как юбку и все, что при этом полагается, то тут и полвзгляда хватит. А если при этом еще и в высшем настроении, то тут и вообще можно не глядеть. А если к делу подходить серьезно, словом, со всех сторон, то тут и десяти глаз мало.
Незаметно для себя Суханов с Ветошкиным перешли с шепота на полный голос, и уши у моряков, как всегда, стали треугольными.
— Вы-то свою долго выглядывали?
— Я ее еще девчонкой присмотрел, а как подросла, тут-то мы и пришлись друг другу в пору.
— И в любовь с первого взгляда не верите?
Ветошкин вздохнул.
— Ничего хорошего от такой любви не дождешься, — убежденно сказал он. — Одни только нехорошие мысли и полное смятение души, именуемое развратом.
«Смятение души — это хорошо», — подумал Суханов, хотя ему стало ясно, что говорили они на разных языках: он-то, Суханов, про попа, а Ветошкин талдычил про попадью, — хотел было поспорить с ним, но тут ударили колокола громкого боя, и вахтенный офицер объявил:
— Окончить проворачивание механизмов.
— Лады, мичман, — сказал Суханов, — поставим пока на этом точку. Разрешите людям отойти от мест. — И, сопровождаемый командой «Смирно!», вышел из поста первым и поднялся на палубу.
День обещал быть жарким и тихим, солнце уже палило вовсю, хотя корабельные часы показывали без чего-то девять. Гавань замерла, и внутренний рейд тоже словно бы выстлался дымкой. Прошел катер, но волна за ним не рассыпалась, а только округло расходилась в стороны, словно была отлита из жидкого олова. Пахло мазутом и пенькой, собственно, ничем иным в военных гаванях никогда и не пахло: запахи эти были густы и стойки.
Время до политических занятий еще оставалось, и Суханов спустился в каюту выкурить в тиши и покое сигарету, а потом зайти к Блинову и кое о чем его поспрашивать, но идти к Блинову не пришлось. Тот появился сам, вошел без стука и сразу плюхнулся на стул, спросил, зевнув в кулак:
— Повоевали маленько?
— Провернулись...
— Эт-то правильно. Как утверждает наш замполит товарищ Сокольников, «порох надлежит держать сухим». А почему? С подмоченным ненадежно. Сухой порох и сам взрывается, а подмоченный — извините подвиньтесь.
Суханов подошел к иллюминатору, пустил в него дым и раз, и другой, потом, чуть ли не заикаясь, спросил, разглядывая оловянную воду:
— Ты давно знаешься с той самой Галочкой из студии звукозаписи?
Расчет его был весьма прост: спрашивая о студийской Галочке, он тем самым подводил Блинова к таинственной незнакомке, но для Блинова, занятого своими расчетами, этот маневр оказался несколько сложным, и он опять зевнул.
— Не советую, — сказал он небрежно, — интересоваться сим предметом. Это ширпотреб. Для нужд и удовольствия почтенной публики.
Дальше расспрашивать Блинова не имело смысла, тем более что вахтенный офицер оповестил, что офицерам предложено собраться в кают-компании на учебу, а это в свою очередь означало, что политзанятия поведут мичмана — там было повторение темы, — возникла необходимость разыскать Ветошкина.
Старпом Бруснецов вольностей во время занятий не терпел, в случае чего мог кое-кого и выставить из кают-компании, поэтому Суханов с Блиновым, не желая подвергать себя искушению, решили сесть в разные углы: сядешь рядом — захочется что-нибудь спросить, и не надо бы спрашивать, а все равно спросишь, тот, естественно, ответит, начнется беседа... Нет, ну уж к богу в рай эти беседы в присутствии недремлющего Бруснецова.
Офицеров в кают-компании набралось под завязку — у Бруснецова от занятий никто не отлынивал, — и не то что не оказалось разных углов, а и рядом-то едва нашлось два местечка. Только сели, как командир ракетно-артиллерийской боевой части, проще говоря БЧ-2, добрейший капитан-лейтенант Романюк хорошо поставленным голосом, вибрируя на гласных, скомандовал:
— Товарищи офицеры...