— Да-да, — сказал Суханов, — короли — это хорошо. И молоко парное — тоже. А вот чья это шинелька у вас висит? Будто на парад собралась...
— А это мы Ловцову привели в порядок. Небось он в бушлатике продрог уже, — сказал Рогов. — В эту ночку небось тоже не спит. А мы ему подарочек...
— Да-да, — сказал Суханов, — подарочек — это хорошо. — И подумал, что ему тоже следовало бы привести свой гардероб в приличный вид.
Не успел он закрыть за собою дверь в каюту, как в нее тотчас же постучали. Он молча распахнул ее: в коридоре стоял Силаков и плутовато озирался по сторонам.
— Ты чего? — насторожился Суханов.
— А я ничего, — сказал Силаков. — Рогов прислал, чтобы шинель у вас забрать, китель, брюки, тужурку. Ну там еще чего. Сейчас наша очередь в гладилке подходит. Так мы и ваше шмутье вместе с нашим почистим и погладим.
— Я уж сам как-нибудь, — забормотал Суханов, смущаясь.
— Не надо как-нибудь, — сказал Силаков. — Мы все это сделаем в лучшем виде.
Суханов еще поотнекивался, но Силаков уже потянулся к шкафу, и Суханов сам распахнул его.
— Ну, уважили, братцы, — говорил он растроганно, — вот уважили так уважили.
Силаков сложил в охапку и шинель с плащом, и одни брюки, и другие, и китель с тужуркой, потом пришел за бельем, и так хорошо стало Суханову, как давно он себя уже не чувствовал, даже в уголках глаз защипало, он отвернулся к задраенному иллюминатору и все бормотал: «Вот уважили, братцы. Уважили так уважили...» Он полез в стол в надежде найти там что-нибудь, чем можно было бы отблагодарить моряков, но ничего такого там не нашлось по той простой причине, что стыдился держать у себя конфеты или даже печенье, оставляя все в кают-компании.
Суханов снова отправился к Зазвонову. Тот уже полеживал и читал книгу.
— Вот, — сказал ему Суханов, — и стыдно, а делать нечего. Вы уж извините меня, только не найдется ли у вас взаймы коробки конфет или чего-нибудь в этом роде?
— Обижаешь, слухач. Какие могут быть займы среди своих? — Зазвонов спрыгнул на палубу, раскрыл чемодан и достал банку сгущенки и две шоколадки. — Бери, слухач. Только позволь задать нескромный вопрос: у нас на посудине что — дамы завелись?
— Понимаете, командир, — посмеиваясь, сказал Суханов. — Пришли сейчас ко мне моряки и забрали шмутье почистить и погладить. А у меня с самого выхода отношения с ними неважнецки складывались, и вдруг такой пассаж... Я от умиления чуть белугой не заревел.
— Верю, — сказал Зазвонов. — Моряки что дети: если признают, то и признают, а если не признают, то и... — Он достал еще плитку шоколада. — Угощай свою гвардию.
Суханов хотел попросить Ветошкина передать в кубрик сгущенку с шоколадками, но вовремя сообразил, что моряки могли это счесть за подачку и, не приняв ее, обидеться, и опять отправился в кубрик.
— Моряки! — громко сказал он, едва переступив комингс. — У меня кое-чего собралось, так не могли бы вы между делом чаек соорудить?
А время к тому часу уже перевалило за полночь.
— Силаков, — сказал Рогов, — расстарайся.
Силаков тут же отложил шинель в сторону, не дочистив на ней пуговицы, и минут через десять вернулся с большим чайником, уже заваренным, с буханкой свежего пшеничного хлеба — успел по пути завернуть в пекарню — и бруском сливочного масла граммов на шестьсот.
— Весь «Гангут» чаевничает, — весело сообщил Силаков.
— Вообще-то, товарищ лейтенант, Силаков у нас по части стащить-сменять незаменимый человек. Правда, Силаков? Не возникай, все видят, что правда, — сказал Рогов, разламывая шоколадки на дольки. — Это хорошо, товарищ лейтенант, что у вас шоколадки нашлись. Это очень даже пользительно. Силаков, ну чего уставился? Открывай сгущенку, не скупердяйничай. Завтра в кафе на пирсе что хочешь купим.
Суханов поглядел на запястье: часы показывали четверть второго.
— Сегодня, — уточнил он.
— Сегодня, товарищ лейтенант, это для вас, а нас выпустят на берег только завтра.
Из соседнего кубрика выглянул усатый старшина первой статьи.
— Почто гуляете, братцы? — спросил он, шевеля усами.
— Россию встречаем, — сказал ему Рогов.
— Так и я с вами встречу, — решил он, присаживаясь к столу, но, заметив Суханова, торопливо пробормотал: — Прошу прощения, товарищ лейтенант, промашечка маленькая вышла.
— Чего там — садись, — сказал Рогов, — наш лейтенант — мужик мировой.
Суханову стало неловко, что его хвалили при нем же, но в то же время и приятно — «ах, черт побери», — и он сказал грубовато, подделываясь под моряков: