— В раскоп дорогу знаете?
— Кто ж ее не знает... — Шофер многозначительно помолчал. — Только там, знаете ли, может быть гололед, а у меня обувка ни к черту.
Суханов ничего не знал, но на всякий случай сказал:
— Ну конечно же... Я все понимаю...
И они тронулись. Никакого гололеда ни в городе, ни по дороге в раскоп, разумеется, не было, но уговор уже состоялся — по розам и по конфетам, а скорее всего, по коричневому загару шофер понял, что лейтенант скупиться не станет, — и он словоохотливо начал рассказывать, что... А вот что он рассказывал, Суханов не слышал. С той же счастливо-рассеянной улыбкой он смотрел по сторонам, как бы желая высунуться из окошка и закричать голым деревьям, домам, людям, одетым еще по-зимнему, рыжей дворняжке, метившей все подряд деревья:
— Смотрите — я пришел! Пришел...
Он не знал, что скажет, когда войдет в дом на раскопе, он вообще старался не думать об этом — что скажет, то и скажет — в конце же концов:
— Видите — я пришел!
Возле дома на облупившейся за зиму скамейке сидела Мария Семеновна, сложив на коленях опухшие руки, она подняла на Суханова глаза, молча кивнула в ответ на его приветствие, глянула на розы и сказала с усталой иронией в голосе:
— Вот и опять цветочки мне принес.
Суханов опешил, но постарался виду не показать и присел рядом.
— Принес, — сказал Суханов, все еще рассеянно улыбаясь. — А что же Наташа Павловна? В школе?
Мария Семеновна насупилась:
— А нету Наташи... И Катеришки нету. Никого нету... Уехали.
Суханов не поверил:
— Как уехали?
— Как всегда уезжают — поездом.
— Она что же?.. — почти запинаясь, спросил Суханов.
Мария Семеновна покачала головой:
— Нет, ничего не оставила... И ничего не говорила.
На разговор с крыльца спустился Иван Сергеевич, сердито стуча палкой — последнее время с палкой он не расставался, — подал Суханову желтую руку. Он и сам был желтый, это Суханов заметил сразу.
— Из похода?
—Так точно, — сказал Суханов, привстав.
— Там, что ли, был? — Он не сказал, где «там», но Суханов хорошо его понял, односложно ответил:
— Там.
— Как супостаты? Не сильно шалят?
— Супостаты на то и супостаты, чтобы шалить.
— По зубам-то как? — почти заговорщицки спросил Иван Сергеевич.
— У них зубы крепкие. Треснешь по ним — вылетят у самого.
Иван Сергеевич разочарованно промолвил:
— Это верно. — Он обратился к Марии Семеновне: — Что же ты, старая, гостя в дом не зовешь? Зови, чайком попотчуй. Вон он и конфеток принес.
Они поднялись на веранду, прошли в комнаты. Суханов огляделся, и ему стало грустно-грустно, обидно и одиноко: не было тут больше Наташиных безделушек, не валялись и Катеришкины куклы. Все прочее в комнате стояло на своих местах, сияя чистотой и порядком, только на рояль был натянут серый чехол из грубой холстины. Суханов положил на эту холстину розы и конфеты, снял фуражку, поискал глазами, куда бы ее повесить, и положил рядом с розами.
— Старая! — закричал Иван Сергеевич. — Волоки сюда все. Тут будем чаевничать. Человек же с боевой службы вернулся. Его и надлежит встречать в парадных комнатах. — Он принял от Суханова плащ-пальто, отнес его на вешалку, возвратясь, придвинул к столу стул, указал на него Суханову. — Садись, — сказал он властно. — Поговорим по-мужски... Что проходит, то не возвращается. Так что тут жалей — не жалей... А вот хочешь, я тебе комнату сдам? Без денег сдам, а?
— Как это можно — сдать без денег?
— А очень просто — приноси вещи и живи. А то мы тут со старухой с тоски помрем. Ты хоть знаешь, что такое тоска?
Суханов в полной мере еще не знал, что такое тоска, но уже догадывался, что от этой очаровательной дамы следует держаться подальше.
Выпив чаю, он не стал задерживаться в раскопе, хотя время было еще раннее, спустился на Минную стенку и на первом же катере вернулся на корабль, не раздеваясь, позвонил Ветошкину.
— Мичман, я на борту. Иди на берег. Вернешься через сутки к подъему флага.
— У вас ничего...
— Мичман, я выражаюсь, по-моему, довольно ясно. Вы свободны на сутки. — И, не дожидаясь, что скажет ему Ветошкин, положил трубку, потом снял плащ-пальто, тужурку и повалился на диван, заложив руки за голову. «А собственно, что случилось? — подумал он. — И что могло случиться? Ничего ровным счетом... Просто я шел в одну дверь, а неожиданно открыл другую». Но что бы он там ни думал и как бы себя ни успокаивал, на душе все равно было пусто и неуютно, потому что он знал, что ни в чем не обманулся и шел в ту самую дверь, в которую и хотел войти, а его просто туда не пустили.