— Хорошо, — сказал Ковалев.
От этой точки до другой им следовало идти минут сорок, а за той точкой следовала еще одна, и тогда-то уж и предстояло отыскать в этом голубом разливе, который и начинался на небе, в небо и уходил, «Полтаву», стрельнуть по ней двумя торпедами, дождаться, когда они, выработав ресурс, выставят из воды красные тупые носы, по которым их найдет торпедолов, а самим перейти в другую точку, после чего уже «Полтава» должна будет отыскать «Гангут» и в свою очередь выпустить по нему тоже две торпеды.
— Товарищ командир, точка поворота.
— Хорошо. Вахтенный офицер, ложитесь на расчетный курс.
«Гангут» немного отвернул нос от волны и пошел вправо.
Ковалев вышел на открытый мостик, поглядел за корму. След от «Гангута», вскипая, пенился, а когда пена улеглась, он становился таким нежно-голубым, что вся окружающая вода как бы становилась синей, почти кубовой.
Опять появился Сокольников. Когда он уходил, Ковалев не заметил, впрочем, командиру на мостике никто не докучал вопросами и перед глазами у него старались не мельтешить — мог и попросить убраться с мостика, где царствовал и вопрошал только он. Сокольников выпадал из общего порядка.
— Комсомольцы хотят выпустить устный журнал. У нас сейчас найдутся свободные минуты?
— До одиннадцати часов. В одиннадцать обед. В двенадцать придем в точку, начнем искать «Полтаву».
Оба невольно взглянули на часы: до одиннадцати оставалось чуть меньше сорока минут.
— Вахтенный офицер! — позвал Сокольников. — Передайте по всем помещениям: свободным от вахт и дежурств собраться в столовой команды... — И неслышно исчез, словно его и не было.
Все, что сейчас делалось в низах, Ковалева практически не касалось: там долженствовал быть порядок, и этот порядок обеспечивали замполит со старпомом, командиры боевых частей и начальники служб, вахтенная и дежурная службы, словом, вся корабельная пирамида, которую тут, на мостике, венчал он сам.
Больше всего он боялся и ненавидел одиночество и больше всего любил все то же одиночество, и в этом не было никакого парадокса: одиночество давало ему власть над людьми, но та же самая власть делала его безмерно одиноким. Впрочем, еще Джозеф Конрад сказал: «Капитан как одинокий бог на своем корабельном Олимпе...»
На корабле у Ковалева не было друзей по целому ряду причин: во-первых, он был старше всех офицеров по возрасту; во-вторых, его интересы — это были его интересами, но интересы других были во многом и его интересами; в-третьих, от его неправильного поступка могли страдать все, потому что его воля была для них законом. Их же воля, какой бы неправильной она ни была, на нем могла и не отразиться. Перечень этот множился и продолжался в зависимости от командира, но главное оставалось неизменным: на корабле он оставался одинок.
На мостик поднялся дежурный по кораблю Суханов. Дело в том, что на походе вахтенная служба менялась с дежурной местами: если в базе дежурную службу несли старшие офицеры, а лейтенанты стояли вахтенными офицерами, то на походе вахтенные офицеры становились дежурными, а дежурные вахтенными. Ковалев критически оглядел Суханова — все еще не мог простить ему промах с подводной лодкой, — и Суханов, оробев под этим взглядом, начал слегка запинаясь, докладывать:
— Товарищ командир, обед для команды готов. На первое — гороховый суп со свининой, на второе — макароны по-флотски, на третье — компот.
— Добро. А что с обедом в кают-компании?
— Обед в кают-компании тоже готов. Столы накрыты.
— Пробу пусть снимет замполит. Старпома на мостик. Вахтенный офицер, объявите форму одежды в кают-компании: кремовая рубашка без галстука. Поход походом, а офицер не должен забывать о своем внешнем виде.
Суханов повернулся как подобает и скатился по трапу в низы. Он обещал прийти в домик за раскопом через три дня. Сегодня шел первый день, у него оставались в запасе еще два, но кто знал, когда «Гангуту» предписывалось вернуться в базу? И без вопросов ясно было, что знать об этом мог прежде всего командир, но ведь к нему не подойдешь и просто так не спросишь: «Товарищ командир, а мы когда вернемся в базу?» «Ладно, — подумал Суханов, — денек еще потерпим».
Оставив за себя на мостике Бруснецова, Ковалев спустился в каюту, ополоснулся, помял перед зеркалом подбородок — он был еще чистый — надел свежую рубашку и прошел в кают-компанию. Многие офицеры сгрудились в коридоре — одни курили, другие уже прошли в кают-компанию, но за столы не садились — ждали командира.
— Прошу к столу, — негромко позвал Ковалев, занял свое место во главе стола старших офицеров, и только после этого начали усаживаться и все прочие: походы, вахты, стрельбы, постановки мин — все это преходящее, неизменно только одно — порядок, освященный на кораблях столетиями и ставший традицией.