В море Ковалев никогда не засиживался за столом. Поэтому и сейчас, отобедав, он тотчас же поднялся на мостик, отпустил Бруснецова в низы, несмотря на то что у того на весь обед осталось минуты четыре-пять. Следом появился Суханов и доложил:
— Товарищ командир, обед личному составу роздан. Жалоб и замечаний не поступило.
Ковалев уже хотел отпустить его, но по глазам, ставшим почти треугольными, понял, что Суханова мучил какой-то вопрос.
— Ну, спрашивайте, Суханов... Спрашивайте.
— Товарищ командир, понимаю, что вопрос мой бестактный, но нельзя ли узнать, когда мы вернемся в базу?
Ковалев не удивился, не сломал брови домиком, только спросил безразличным голосом:
— Суханов, вы сколько времени ходите в лейтенантском звании?
«Спрашивать было не надо», — подумал Суханов и сказал:
— Скоро будет два месяца.
— Вот видите... А я уже три года стою вот на этом самом мостике. И знаете ли, не надоедает. Это моя жизнь. Есть такой парадокс: чтобы поскорее прийти в базу, надлежит править в открытое море. Подумайте об этом на досуге, Суханов.
— Есть, — сказал Суханов и опять подумал, правда, не совсем кстати: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!»
«Гангут» возвращался в базу к исходу третьих суток. Ужинали по-походному рано, и за ужином Суханов был молчалив и озабочен, ел быстро, хотя до захода в гавань оставалось не менее часа. Блинов следил за его ложкой — корабельный ужин повторял обед, вернее сказать, на кораблях испокон веков было два обеда: ранний и поздний — и улыбаясь, наконец проговорил менторским тоном:
— Послушай совет старого медика: не ешь быстро. Ешь разборчиво, со вкусом, с пониманием того, что ешь. К старости сохранишь печенку и прочие органы, которые из скромности опущу. В цветущие годы, переживаемые тобою сейчас, будешь неизменно иметь прекрасное расположение духа.
Суханов покосился в сторону командирского стола: Ковалев стоял вахту, главенствовал в кают-компании старпом.
— Чистоплюй скорехонько обратит этот твой дух в свою противоположность.
— Не богохульствуй за столом — это во-первых, — заметил Блинов, сделав лицо значительным и серьезным. — Во-вторых, старайся пореже попадаться командованию на глаза.
— И рад бы, — сказал Суханов, — да не получается: то вахта, то дежурство.
— Назвался лейтенантом — службой не манкируй. Дяденька старпом знает, что делает. — Блинов неприметно кивнул в сторону Бруснецова. — На бережок сегодня смотаемся?
— Обещал быть в одном месте, — нехотя промолвил Суханов.
— Между прочим, я тоже обещал... И от твоего имени в том числе. Можно сказать, только для тебя и старался. В приличное общество хотел вывести. Это не какая-нибудь Галочка из ширпотреба и не какая-нибудь, которая в такси к незнакомым мужикам подсаживается. Я, конечно, ничего против не имею...
— Не трогай посторонних.
— Я никого не трогаю, только из-за тех посторонних у нас вся компашка разбрелась. Не пристало, маэстро, бросать флотское товарищество под первый встречный каблук.
Получалось везде кругло: Блинову откажешь — вроде бы человека обидишь, даже трех, если верить его словам, а не откажешь — сам в половую тряпку превратишься.
— Да я не бросаю, — сказал Суханов потерянно.
— И правильно делаешь, потому как нет ничего святее флотского братства.
На горизонте уже обозначился Херсонесский маяк — они подходили к внешнему рейду, — и на «Гангуте» сыграли тревогу. Из базы оповестили, что он сразу может заводиться в гавань.
А между тем в тот же час в доме на мысу возле Аниного камня собрались всей семьей попить чайку. Стол накрыли в саду под абрикосовым деревом — тут было прохладнее, солнце едва пробивалось сквозь листву и падало на скатерть ржавыми кружевами. Иван Сергеевич вынес самовар, уже вздрагивающий от нетерпения, как паровоз перед дорогой, сполоснул заварной чайник кипятком, бросил в него хорошую жменю чаю и поставил чайник на конфорку. Сделав свое дело, он отряхнул руки, к которым пристали чаинки, похлопал по карманам, намереваясь по привычке закурить, но вместо этого поднялся на крыльцо, с которого хорошо был виден внешний рейд, взял с подоконника бинокль, презент товарищей, когда расставался со службой.
Наташа Павловна принесла чашки, протерла их полотенцем. На столе появились хлеб, масло, сыр, словом, все, что полагалось к русскому чаю и что можно было достать в магазине (с некоторых пор в наших магазинах перестали покупать, а только доставали). Растопырив руки, Мария Семеновна вынесла на большом семейном блюде — осталось от свекрови и теперь должно было перейти по наследству к Наташе Павловне — пирог, от которого хорошо запахло пропеченным тестом. Это был гвоздь программы, Иван Сергеевич не выдержал и крякнул от удовольствия — пироги в доме любили и пекли по каждому поводу, а чаще без повода, просто по настроению. К столу еще не звали, и Иван Сергеевич принялся оглядывать рейд.