Мария Семеновна прикрыла за собою дверь поплотнее, как бы говоря тем самым, что никто больше не потревожит Наташу Павловну, и Наташе Павловне сразу расхотелось прибирать себя. Она присела на краешек подвернувшегося стула, сложила, словно школьница, на коленях руки.
— О господи...
Суханов добривался, когда зазвонил телефон. Он выключил бритву, снял трубку и подождал, решив, что его домогается Блинов.
— Ты чего там в молчанку играешь? Вахтенный офицер.
— Привет, вахтенный офицер. Суханов.
— Голубь, велено известить, что с девятнадцати ноль-ноль заступаешь на вахту. Вопросы есть?
— Какому умнику пришло в голову? Я же недавно стоял.
— Умник этот — старпом Бруснецов. Еще вопросы есть?
— Но мне позарез сегодня надо быть на берегу.
— Проще простого. Ищешь себе подмену, идешь к старпому и — гуляй себе.
— Спасибо, — сказал Суханов и положил трубку. Спасибо-то, конечно, спасибо, только какой дурак согласится сидеть в такую роскошную погоду на корабле, и не просто сидеть, а стоять вахту. Суханов тем не менее начал названивать по каютам: в первой получил вежливый отказ, во второй уже ехидный, а в третьей уговорил такого же зеленого лейтенанта порадеть за товарища, словом, старики опять оказались правы: мир еще был не без добрых людей.
Суханов побрился, плеснул себе на щеки одеколончику, пошлепал их ладонями и отправился к старпому. В каюте того не оказалось, спросил у одного, у другого и скоро нашел его на полубаке, где он с Козлюком проверял стопора на якорь-цепи. Бруснецов вообще не умел сидеть без дела и бездельников не терпел, гонял их своей властью, а власть у старпома была большая. Суханов улучил минутку, когда Бруснецов отошел к борту.
— Товарищ капитан третьего ранга, разрешите обратиться.
— Обращайтесь, — сказал Бруснецов милостиво, потянул носом и заулыбался. — Похвально, — опять сказал он потеплевшим голосом. — Похвально, что молодые лейтенанты собираются на вахту, как на свидание. Французский? — спросил он, имея в виду одеколон.
— Так точно.
— Чувствуется... Ну что у вас?
— Мне требуется сойти на берег, товарищ капитан третьего ранга.
— Никаких вопросов. Отстоите свои часы — и милости прошу.
— Но мне надо быть на берегу именно в эти часы. Разрешите подмениться. Лейтенант Махоркин согласился постоять за меня это время.
Шея у Бруснецова стала раздуваться и багроветь.
— Не понимаю вас. Боюсь, что и никто вас не поймет: без году неделя на корабле — и такие пассажи. Правьте службу, лейтенант.
— Товарищ капитан третьего ранга...
— По-моему, я предельно ясно выражаюсь: правьте службу. И смойте с себя эту французскую гадость. Вахтенная служба — это не парикмахерский салон, провонявший цветочным одеколоном. Идите, лейтенант.
— Есть. — Суханов вскинул руку к козырьку, повернулся, словно бы со скрипом, и побрел на шкафут, плохо, в общем-то, соображая, куда идти и что теперь делать: складывалось все хорошо, да, к сожалению, не сложилось, и все из-за старпома, будь он неладен. К Суханову заглянул Блинов, присвистнул:
— Маэстро, а вы, замечу, в разобранном виде.
— Мне с девятнадцати на вахту. Чистоплюй удружил.
— Чистоплюй — это серьезно. Что передать любимому городу?
— Может спать спокойно... И видеть сны. И зеленеть в самом начале распрекрасной осени.
В девятнадцать ноль-ноль, выслушав сменяющегося вахтенного офицера: «Командир на борту, замполит на борту, старпом на борту, увольняющиеся на берег построены на юте, вахту сдал», Суханов натянул на руку повязку и сказал погрустневшим голосом:
— Вахту принял.
Ушли увольняющиеся на берег матросы со старшинами, за ними начали сходить офицеры с мичманами. Последним из тех, кому сегодня пофартило провести вечер на берегу, покинул корабль Ковалев. До трапа его провожали старпом с дежурным офицером и Суханов — вахтенный офицер.
— В случае нужды, — сказал Ковалев, — я дома.
Дальше все пошло по чину. «Смирно!» Ковалев вскинул руку к козырьку, ступил на трап, и когда дошел до середины, послышалась команда «Вольно».
Бруснецов глянул на Суханова, хотел, кажется, что-то сказать, но не сказал и, не торопясь, правым бортом проследовал в надстройку, где у него была каюта.
«А может, хорошо, что все так получилось, — с грустью подумал Суханов. — Может, так и надо. Может, это я просто муть напустил, как каракатица. Может, и не было ничего...»
Суханов побродил по юту как неприкаянный, зашел в рубку вахтенного офицера, посмотрел на часы, но событий, в общем-то, никаких не происходило, и записывать в журнал практически было нечего. Он снова зашагал к трапу, словно бы придумал себе дело, и ему все казалось, что он по воле старпома утратил тревожное и радостное ощущение жизни, неожиданно обретенное им после неудачи с лодкой. «Это же надо так, — опять подумал он, — я упал, поднялся было, а Чистоплюй снова подставил ножку».