Ветры славы
Вантовые мосты памяти
За ветром в поле не угонишься, — говаривали в старину. Однако ветры в любом краю предпочитают торные дороги — как и люди. Ну, казалось бы, куда вольготнее кружить над всхолмленной молдавской степью, над косогорами дальних виноградников, где лишь едва заметные охристые следы остались на земле от брошенных траншей. Но именно в глуби миражной полуденной степи и насмотрелись шальные ветры всякого за войну, и теперь им надолго хватит рассказывать свои былины…
Вот так вдруг и зашумел, заговорил нараспев южный ветер, лишь только мы свернули на большак, что пролегал когда-то вдоль Третьего Украинского фронта. После войны и дороги, кажется, стали покороче. Оказывается, от Дубоссар до бывшего Кицканского плацдарма, что рядом с Бендерами, нынче рукой подать, а летом сорок четвертого тут каждый метр мог стоить жизни.
Когда мы проехали Григориополь, начались совсем знакомые места и я поймал себя на том, что сторожко поглядываю на правый днестровский берег: оттуда, бывало, дежурные немецкие батареи открывали огонь немедленно, если кто среди бела дня появлялся на левом берегу реки, тем паче на этом рокадном большаке, по которому сейчас катит себе, не торопясь, наша ярко расцвеченная малолитражка. Надо ведь, прошло столько лет, а эта привычка тревожно взглядывать за Днестр так и осталась…
Заезжать в каждое из попутных сел просто не было времени, хотя и обещали друг другу на фронте, что обязательно повторим когда-нибудь весь боевой путь дивизии — от Кавказа до Австрийских Альп… Вот и главная часть жизни за плечами, а мы еще не побывали на государственной границе, где переправлялись через Дунай близ суворовского Измаила; что же тогда говорить о второй половине пройденного пути — зарубежной.
Я тронул за плечо водителя, учтивого паренька из Кишинева, и он, вырулив на обочину шоссе, затормозил машину. Невдалеке, на крутом берегу реки, белело село Бутор. Как ни хотелось мне поскорее встретиться с однополчанами, все-таки нельзя было проехать мимо всех этих приднестровских деревень, больших и малых, чтобы не постоять на дороге несколько минут, вспоминая тех, с кем мы простились тут навечно. И чудилось в майской дымке, как входят в село растянувшиеся батальоны, что днем и ночью преследовали немцев от самого Южного Буга. Только не пришел тогда майор Бондаренко, командир полка, любимец всей дивизии… Я невольно посмотрел на северо-восток, откуда должен был бы подойти Иван Антонович: не идет ли он на эту дружескую встречу ветеранов? Удивительно обнадеживает земля, овеянная ветрами: там, на Урале, за тысячи верст отсюда, я давно примирился с мыслью, что Бондаренко нет в живых, а здесь вот, на Днестре, снова жду его с пронзительной болью в сердце… Да нет, не встретимся мы и на сей раз: он же по-чапаевски сложил голову на береговой кромке Буга и не узнает никогда, как возвышен в памяти народной в ряду Героев Советского Союза.
— Поедем-ка дальше, — сказал я кишиневскому пареньку, внимательно следившему за мной. О чем я вспоминаю, он, разумеется, догадывался и теперь сам останавливал автомобиль, когда мы проезжали мимо очередного прибрежного села. И хотя Шерпень находится на той стороне Днестра, парень все равно притормозил. Мы переглянулись: значит, он слыхал кое-что о Шерпенском плацдарме. Я стоял у самого истока глубокой глинистой балки, в которой два месяца располагался командный пункт дивизии. Мы тогда в шутку называли наш КП амфитеатром: отсюда было видно как на ладони все село, одна часть которого принадлежала нам, а другая — противнику, и тут перед нами разыгрывались весенние встречные бои, июньские ночные поиски разведчиков с их короткими огневыми стычками, июльские воздушные схватки в высоком южном небе. Именно в это время союзники долго не могли взять Шербур, хотя у нас тут, близ никому не известной Шерпени, дрались и те немцы, что недавно прибыли из Шербура. Так что наша пехота на заднестровских плацдармах помогала десанту Эйзенхауэра развить успех во Франции…
Мы проехали восточнее Спеи, где должны сегодня встретиться мои однополчане, и прямиком направились дальше, на юг. Вот и Красная Горка, отсюда рукой подать до Тирасполя и Бендер. А там и Кицканский плацдарм, каким-то чудом вместивший полумиллионную армию Толбухина. Жаль, что нельзя пожить здесь хотя бы с недельку. Все откладывается на «потом», «напоследок», а откладывать-то уже и некуда.
Как изменилась вся земля вокруг! В отличие от людей, она молодеет и молодеет. Правда, это заречье южнее Бендерской крепости я запомнил на исходе августа, когда тираспольские сады грузно никли от поспевших яблок, груш, орехов и первый багрец близкой осени лег не только на плоды, но и на листья, на пойменные травы; а сейчас лишь начало мая, и не отцвела еще, не отбуйствовала в весеннем обновлении окрестная речная панорама. Однако земля действительно помолодела с той поры, когда хаживали здесь в атаки не отдельные батальоны, а полки, дивизии.