Только ветер шумел в ушах. Только покалывало глаза от веселой игры огней на крутых поворотах.
Кажется, первая такая лунная ночка — без тарахтения разведчиков в небе, без ночных бомбардировщиков, без орудийных сполохов на горизонте.
В дни прорыва немецкой обороны на Днестре внимание Толбухина так или иначе, а рассредоточивалось по всему Третьему Украинскому фронту, да еще надо было непременно знать, как идут дела у Малиновского — на Втором Украинском. Но, когда танковые соединения двух фронтов вырвались на оперативный простор, внимание командующих Толбухина и Малиновского на какое-то время переместилось в глубокий тыл противника, где должно было замкнуться главное кольцо окружения.
Конечно, в битве такого размаха не обошлось без ошибок — нескольким десяткам тысяч немцев удалось-таки переправиться на западный берег Прута и ударить по тылам Второго Украинского фронта, но вскоре они и там были разгромлены.
Теперь же, когда танковое кольцо замкнулось прочно, генерал Толбухин всецело сосредоточился на том, как ведут преследование противника его общевойсковые армии: 5-я ударная наступала с севера на юг, 57-я шла строго на запад, 37-я развивала наступление с юга на север, а 46-я действовала в южном направлении за плечами 37-й. Естественно, что вся окруженная группировка немцев начала дробиться на отдельные «блуждающие котлы» — по мере успешного продвижения четырех толбухинских армий.
Однако наметанный глаз Федора Ивановича все чаще останавливался на прямой стреле, которой было отмечено на рабочей карте командующего оперативное направление 57-й армии. И не потому, что он когда-то командовал ею под Сталинградом, где была окружена 6-я немецкая армия Паулюса, — хотя и об этом было приятно вспомнить. Сейчас его пристрастие к 57-й объяснялось тем, что она выходила кратчайшим путем на окруженную с запада, морально подавленную и теряющую управление войсками, ту самую 6-ю армию, вернее уже третий состав ее — после второго оглушительного поражения на Днепре.
Может, потому и был так оживлен сегодня Толбухин, наблюдая за преследованием, хотя обычно отличался завидной выдержкой и раздумчивой медлительностью, будто позаимствованной у самого Кутузова.
Толбухин звонил сам командарму 57-й генералу Гагену, зная, впрочем, что Николай Александрович не нуждается ни в каком поторапливании. Лучше всех, пожалуй, угадывал настроение командующего генерал-полковник Бирюзов, начальник штаба фронта. Он был в курсе буквально всего потока событий и несколько раз в день докладывал генералу армии о продвижении отдельных корпусов, даже дивизий 57-й. Как все бесхитростные люди, Федор Иванович не замечал невинного лукавства в молодых ясных глазах Бирюзова, которому хотелось лишний раз доставить удовольствие командующему, тем более что тому нездоровилось.
Чувствуя повышенное внимание командования фронтом, генерал-лейтенант Гаген, в свою очередь, не упускал из поля зрения каждую из девяти дивизий, входивших в состав его армии. Он вообще был методичным, пунктуальным, однако это не мешало ему в то же время быть решительным и смелым. Командиры корпусов и дивизий помнили, как скрупулезно проводил он учебные тренировки на Кицканском плацдарме, готовясь к прорыву немецкой обороны. Что ж, труд окупился сторицею. И теперь, на заключительном этапе всей операции Гаген предупреждал, чтобы ни один солдат противника не просочился из окружения. Он сам в сорок первом вывел большую группу из немецких танковых «клещей», и ему была психологически знакома неистовость окруженных.
Высокий, худощавый, подтянутый, типичный кадровый военный, Гаген был легок на подъем. А в те августовские дни и ночи, когда все находилось в движении, включая громоздкие обозы, когда артполки мчались без остановки, пока не закипала вода в радиаторах машин, командарм и вовсе не мог довольствоваться отрывочной радиосвязью. Он с утра до вечера мотался на «виллисе», настигая прямо на дороге штаб какого-нибудь корпуса, а то и дивизии. Тут он чувствовал себя в родной стихии и в любое время суток вполне свободно и обстоятельно докладывал обо всем Толбухину или Бирюзову.
Почти каждый день встречался Гаген с командиром 68-го корпуса Шкодуновичем. И комкору казалось иногда, что командарм еще, наверное, помнит тот недавний досадный случай, когда его, Шкодуновича, дивизии, наступавшие из района Бендер на правом фланге армии, вышли в тыл 9-му корпусу, находившемуся до этого в резерве и только что введенному в дело. Эту ошибку, конечно, можно было исправить без всякого шума — властью командарма, если бы не узнал о ней командующий фронтом. Теперь, в горячке наступления и преследования, все успели позабыть об этом недоразумении, в том числе и командарм, но несколько мнительный Николай Николаевич Шкодунович до сих пор испытывал неловкость при мимолетных, накоротке, встречах с Гагеном, который сказал ему сегодня, что, судя по всему, на долю его корпуса выпадет нелегкий жребий в заключительные дни боев с окруженной группировкой немцев. Комкор молча наклонил голову в знак того, что он тоже подумывал о таком «жребии», и они расстались до следующей встречи где-нибудь на дорожном перекрестке.