Комкор Шкодунович волновался: радиосвязь с Мехтиевым все еще не была установлена.
Стрелковый полк и приданные ему артиллерийские части ушли по лесистой балке на юго-запад и точно растворились в бессарабской ночи. Если бы завязался неравный поединок с выходящим из окружения противником, то уж ночью-то была бы отчетливо слышна артиллерийская пальба. А тут ни слуху ни духу. Может, полк угодил в засаду и ему не дали развернуться в боевой порядок? Какая фантасмагория!.. Однако генерал Шкодунович как бы втайне даже от себя пожалел сейчас, что послал на такую рискованную операцию именно Мехтиева. Горяч, может броситься очертя голову в огненный омут — и сам погибнет, и полк погубит. Тут бы нужна холодная голова. На фронте ведь так: кого больше ценишь, того порой и шлешь на верную смерть. Правда, у Мехтиева без малого вся артиллерия дивизии, собственная и приданная, но и у противника силы значительные, хотя разведка доносит лишь об остатках 335-й, 384-й, 302-й, 294-й, 257-й, 161-й, 15-й пехотных дивизий. Какие остатки! Иной раз они психологически преуменьшаются: дивизии-то, мол, разбиты наголову. Разбиты, да недобиты, иначе этим делом не занимались бы все — от генерала армии Толбухина и до майора Мехтиева… Тут его позвали к рации.
— Порадуйте новостями, Николай Николаевич, — без всякого предисловия сказал командарм Гаген.
— К сожалению, у меня без перемен. Полки занимают оборону, вокруг нас тихо…
— А подальше, подальше от вас? — перебил командарм.
— И подальше абсолютная тишина. С Мехтиевым до сих пор не удалось связаться.
— Досадно.
— Полагаю, что он благополучно вышел в заданный район и тоже занял оборону.
— Докладывайте в любое время, Николай Николаевич.
— Слушаю, — ответил Шкодунович.
«Не спит», — подумал он о командарме. И представил себе, как энергичный, пунктуальный генерал-лейтенант вышагивает сейчас из угла в угол в томительном ожидании хоть каких-нибудь донесений от своих комкоров и все же умело подавляет нетерпение в разговоре с подчиненными. Это Гаген, кажется, впервые сегодня не удержался и перебил его своим вопросом. Как видно, жгучее нетерпение охватило всех — сверху донизу. Он снова остановил взгляд на карте, лежащей перед ним. Красиво выгнутая подковка туго охватывала с севера не ахти какое село Сарата-Галбену и высоту двести девять и девять — это так в оперативном отделе штаба корпуса искусно изобразили огневой рубеж мехтиевского полка, — согласно боевому приказу. А как он выглядит на самом деле, никто же не знает… Шкодунович вызвал к себе начальника связи и приказал, чтобы утром не позднее шести ноль-ноль была, наконец, налажена устойчивая связь с полком. И еще позвонил в штаб дивизии: послали ли в полк офицера связи? Начальник штаба дивизии ответил, что не рискнул отправить ночью лейтенанта Айрапетова, но завтра пошлет обязательно.
— Ладно, до завтра, — согласился Шкодунович.
Он поднял голову, коротко глянул в простенок, где висело простое зеркало в рамке самодельной, плотницкой работы, и встретился взглядом с очень уставшим человеком — глаза воспалены, темный зачес увял, все лицо обмякло не по возрасту. Впрочем, ему было отчего состариться еще до войны, к которой он всю жизнь готовился.
Жаль, что ничем не мог порадовать он сегодня командующего.
Одно несколько успокаивало: он был уверен, что немцы не пойдут на прорыв ночью, дождутся рассвета, тем более, им теперь за каждым кустом видится русский танк или русская пушка. Стало быть, надо ждать.
Николай Александрович Гаген посидел, подумал с полчаса над картой уже крупного масштаба — пятисоткой, на которой были помечены рубежи его корпусов и места сосредоточения армейских тылов. Все эти дни 57-я армия наступала кратчайшим путем — строго на запад, и, пока соседи ее совершали свои сложные эволюции, она первой оказалась лицом к лицу с окруженными, лихорадочно ищущими выхода, готовыми на что угодно, сильно потрепанными соединениями противника.