Но вскоре штаб группы армий «Южная Украина» получил ошеломляющую радиограмму: противник вырвался на восточный берег Прута, занял населенный пункт Хуши и отрезал последние пути отхода.
Генерал Фриснер метался по кабинету в поисках хоть какого-нибудь решения. Офицеры штаба подавленно молчали — они знали куда больше самого командующего, но никто из них не смел сказать генерал-полковнику, что радиосвязь с большинством соединений прекратилась и управление можно считать потерянным. Командующий и сам подумывал об этом, однако настойчиво гнал от себя эту мысль: потерять управление войсками — значит проиграть сражение окончательно.
Ва-банк
Темная, с оранжевым отливом, вязкая утренняя тушь, разбавленная днестровской мутной водицей, начинала заметно бледнеть и расплываться на одиноких облаках, что заночевали над мертвой зыбью уставшей бессарабской степи. Восток был объят лимонным настильным заревом: оно все удлинялось по горизонту и, достигнув на юге Черного моря, вдруг жарко вспыхнуло и, набирая высоту, двинулось обратно, в сторону Кишинева, где был самый глухой угол уходящей ночи. Подул свежий ветер. Редкие облака медленно снялись со своих временных стоянок и дружно тронулись на север, навстречу текущей оттуда розовой реке. Еще несколько минут — и станет совсем светло вокруг. Но солнце, кажется, не спешит: оно за это лето вдоволь насмотрелось на земные горькие дела.
Ветер — небесный дворник — заканчивал приборку всего огромного, уже подсиненного небосвода, на котором одна за другой гасли звезды.
То была сладкая пора глубокого солдатского сна, издавна облюбованная для всех наступлений и контрнаступлений. Именно этот заревой роскошный час выбран Марсом для тревожной побудки и сигналов к новым битвам. И страшно подумать, сколько наивных мечтаний оборвалось на утренней заре, сколько снов о первой любви и несбывшемся счастье…
По мере того как светало, как теплая испарина, поднявшись над сизыми виноградниками, таяла в вышине, вся земля окрест наполнялась отдаленным шумом. Это было ни на что не похоже, и сразу нельзя было понять, что за шум, откуда он взялся в такой благословенный час нового дня. Ни выстрелов, ни тарахтения моторов, ни ржания лошадей — только один слитный, монотонный шум. Но через некоторое время слух стал улавливать и едва заметные перекаты — то громче, то тише, то опять погромче, словно полноводный речной поток скатывался на дно дальней балки и тотчас вымахивал на ее гребень. Каждый раз после очередного переката звуковая картина раннего утра делалась более отчетливой. Послышался будто стук мотора, совсем одинокий на фоне наплывающего шума. Еще, еще — теперь шум начал распадаться на составные части: среди приземленного гула моторов выделялись гортанные вскрики, потом ухо резанул громкий клаксон, вслед за которым тупо застучали на ухабе кованые колеса…
Старшина Нежинский открыл наконец глаза, соображая, что это — во сне или наяву? И вдруг, коротко глянув в ветровое стекло автомобиля, выскочил из кабины и полусонно уставился на северо-восток, в сторону Котовского. Ближний увал показался ему выше, чем вечером: не умещаясь в пыльном русле дороги, солдатские толпы вымахнули из его берегов и надвигались сплошным тускло-зеленым валом по гребню балки. Старшина порывисто обернулся на спящий лагерь, закричал во весь голос:
— Немцы!..
Мехтиев встал тут же, схватил цейсовский бинокль, вскинул его к глазам, хотя и невооруженным глазом успел увидеть всю головную тысячную колонну.
— Прямой наводкой!.. — донеслась команда Невского.
Но пока не прозвучало ни единого выстрела — ни винтовочного, ни орудийного. После крепкого, безмятежного сна люди с трудом приходили в себя, не веря глазам своим. Только слышались отовсюду щелканье затворов, лязг оружия, мягкие хлопки пушечных замков. И немцы, кажется, начали спускаться по косогору более ходко, точно заспешили перед самым восходом солнца, которое скоро-скоро блеснет на востоке.
Мехтиев никогда не видел такой массы противника и так опасно близко. Этой колонне не было конца: она все выдвигалась и выдвигалась из-за увала, высвеченного отблесками полыхающей зари, и на минуту скрывалась в тени косогора, чтобы появиться еще ближе на пологом спуске, испещренном кулигами мелкого кустарника. Немцы шли открыто, явно уверившись в том, что русские, конечно, спят после победного марша по выжженной степи.
— …Огонь!.. — долетела до Мехтиева команда Невского.
Пушки, минометы, гаубицы били с открытых позиций, — когда любой из наводчиков становится сам себе командиром, когда вся мудреная наука артиллерийской стрельбы воплощается в точном глазомере и завидной выдержке рядового пушкаря. Он все отсчитывает в такие минуты по ударам собственного сердца: и расстояние до цели, и полет снаряда; в эти минуты он забывает о смертельной опасности: он просто работает, обливаясь горячим потом, который то и дело застилает глаза, мешает держать цель в перекрестье панорамы (наводчик на мгновение распрямляется, ладонью смахивает пот с лица и снова приникает к орудийной панораме).