— Славный был человек, — сказал второй, помоложе.
— Сколько металла разного миновало его на Днестре, а тут, вишь, зацепило к шапочному разбору, — говорил сержант, довольный вниманием командира полка. — Как ждал смерть…
— Откуда вы знаете?
— Мы земляки. Вчера жалился на дурные приметы. Потому и побег утром, я ж видел. Но все одно отвоевался.
— Странно говорите, сержант, о каких-то приметах на фронте, где можно умереть на каждом шагу.
— Не скажите, товарищ майор. Сколько нашего брата ходит среди чужих смертей, и ничего — все смерти мимо, пока не встретишь собственную.
— Мудро, — заметил Мехтиев, и задумчивая, грустная улыбка смягчила его суровое, серое лицо — лицо человека, пропускающего через свою душу сотни, тысячи солдатских бед. Среди бойцов он часто забывал, что многим из них годится в сыновья, но сейчас подивился рассуждениям этого сержанта и внезапно испытал странную неловкость оттого, что командует такими вот людьми.
С востока, из-под навеси темно-бурых дымов ловко вынырнул на голубое разводье одинокий истребитель. Он вольно описал размашистый круг над полем боя, круто взмыл повыше и скрылся внезапно, как и появился. А пехота все не сводила глаз с неба.
— Слава богу, не забыли про нас, товарищ майор, — сказал пожилой сержант и, начальственно кивнув своему напарнику, потянул плащ-палатку с погибшим земляком.
Мехтиев оглянулся — по мелкому ходу сообщения, низко пригибаясь, тяжело дыша, пробирался к нему Невский.
— А-а, Фома неверующий, — сказал Мехтиев.
— Выходит, авиацией все же решили побаловать нас.
— И танки будут к вечеру.
— Поживем — увидим…
Мехтиева позвали к телефонам, и он, не дослушав Невского, вошел в землянку, но радость была напрасной: едва заговоривший второй батальон умолк на полуслове. Бахыш постоял над обескураженными вконец телефонистами и, услышав надсадный гул самолетов, выбежал из землянки. Сияющий полуденный свет ударил в глаза, он не сразу отыскал прищуренным взглядом боевой косяк «Илов», звено за звеном выплывающих из-за леса. Девятка штурмовиков, долгожданных и всегда желанных, заметно снижалась для первого захода. Пехота ликовала.
— Сигналить!.. — приказал Мехтиев.
И в небо с характерным шумом, похожим на торопливый взлет птичьей стаи, взмыли сигнальные ракеты — две зеленые и одна красная. Это означало: «Я — своя пехота».
Тем временем «Илы» достигли крюковской высоты и начали крутиться, не обращая внимания на ракетные сигналы: немцы, поняв значение условной серии ракет — две зеленые и одна красная, — открыли пальбу из своих ракетниц. Все небо покрылось цветными огнями: ракеты зависали в вышине и щедро осыпались огненными зернами.
Вот когда от летчиков требовалась профессиональная интуиция, чтобы разобраться, где свои, а где чужие, тем паче, у немцев всегда хватало этого добра — осветительных ракет, да и сигнальщиков, которые по ночам выполняли роль иллюминаторов театра военных действий.
Наконец, еще снизившись, вся девятка «Илов» яростно обрушилась на громоздкий смешанный обоз противника, что гигантским удавом охватывал подножье высоты. Заходы следовали один за другим, почти с бреющего полета. Даже стороннему наблюдателю в каком-нибудь вполне надежном укрытии невольно казалось, что вот сейчас, сию минуту он и сам угодит под гибельный бомбовый удар или хлесткую пулеметную очередь. Немецкие битюги вырывались из упряжек или прямо с бричками дико скакали подальше от всего этого, в открытую степь, а раненые лошади звали на помощь — их долгое, берущее за сердце ржание остро отзывалось в душе солдатской. Нет, видавшая виды пехота вообще-то не сентиментальна, но, может, никто, кроме нее, не знает цены страданий всего сущего на свете — тех страданий, которые сама она умеет переносить, крепко стиснув зубы, не сетуя на судьбу.
«Илы» налегке поднимались выше, выше: они сделали свое дело и теперь вытягивались в журавлиную вереницу, направляясь на черноморский юг. Пехота всегда встречает их с весенним оживлением, а провожает с некой осенней грустью, как перелетных птиц. Вот они сейчас улетят далеко от поля боя, и больше надеяться не на кого, и ты, милая пехота, опять одна в чистом поле, лицом к лицу с неприятелем, которого надо осилить непременно.
Когда штурмовики скрылись за текучим от зноя степным горизонтом и шум моторов погас в линялом небе, все ощутили необыкновенную усталость…
— Кстати, должен предупредить тебя, боеприпасы на исходе, — сказал Мехтиеву Невский.
— Не надо было палить утром без передыха.