— Он сказал тебе об этом, только когда ты спросил?
— Ага.
— Но не сообщил, от чего она умерла?
— Кажется, нет. — Неловкость распирала мне желудок. Вроде что-то живое росло слишком быстро в чересчур маленьком пространстве.
Мы уже повернули, вышли из парка обратно на улицу и в молчании ждали зеленого сигнала светофора. Делайла всегда переходила на зеленый, даже если ни одной машины на дороге не было. Сразу видно, что человек не из Нью-Йорка.
Я скосил на нее глаза: Делайла хмурилась, но по-прежнему молчала.
Она открыла рот, только когда уже был виден наш дом.
— Уж прости, сынок, но я задам еще один вопрос. Ты на поминках был?
— На поминках?
— Или на дне памяти. Это когда родные и друзья встречаются, чтобы почтить память умершего.
— М-м-м… Нет. Никогда ничего такого не было.
Делайла кивнула. Опять молча.
А когда мы подошли к крыльцу дома, повернулась и посмотрела прямо мне в глаза:
— Поднимись со мной, сынок. Выпьем чайку. Знаю, знаю, он тебя ждет. Но это очень важно.
Желудок у меня завязался в узел, но я все-таки поднялся к Делайле.
Я в жизни не пробовал чай, и сперва он мне не очень понравился. А потом я насыпал сахару, добавил молока — и вроде ничего.
— Пожалуйста, скажите, что хотели, Делайла. А то я дергаюсь.
Она села за стол напротив меня.
— На твоем месте, сынок, я бы поговорила с бабушкой… как ее… Энни? И внимательно ее выслушала.
— Зачем?
— Быть может, не такая она сумасшедшая, как утверждает твой отец.
— Она же считает маму живой!
— И что?
Я растерялся.
— Как это — и что?
— А если бабушка говорит правду? Если твоя мама жива?
На меня внезапно навалилась страшная усталость. Я знал наверняка, что Делайла ошибается, но сил объясняться с ней не осталось. Как доказать ее ошибку?
— Мама умерла. Я знаю, что она умерла.
— Откуда ты знаешь? Отец сказал, это понятно, а еще — откуда?
Я честно постарался вспомнить, но ничего не вышло. Из родственников у нас только бабушка Энни, а она про смерть мамы не говорила. Некролога в газете я не читал, вообще никаких доказательств не видел. И все-таки я всегда знал, что мама умерла. Потому что так сказал отец. Он не сказал бы, если б это было неправдой. Верно ведь?
Что-то у меня в мозгу покачнулось. Даже не знаю, как объяснить… Так бывает, когда лежишь навзничь поперек кровати и видишь мир кверху тормашками. Голова кружится, и все вокруг кажется перевернутым, искривленным.
Если Делайла права — хотя мне так совсем не думалось, — то я, возможно, не сирота и смогу увидеть свою маму. Но часть меня — очень большая часть — мечтала, чтобы Делайла ошиблась, иначе все, во что я до этой минуты верил, окажется враньем.
Я вспомнил парк аттракционов, куда меня однажды водили лет в шесть. Там была комната с наклонным полом и мебелью, нарочно сделанной так, будто пол вовсе не наклонный. Заходишь в комнату — и тело отказывается понимать, почему ты теряешь равновесие.
Я постарался объяснить это свое ощущение Делайле. Она закивала:
— Знаю, сынок, знаю. Потому и пригласила к себе, чтобы ты мог сесть. Тяжко приходится твоей бедной уставшей головке. Такое еще в фильме было, кажется, в «Танцующих под дождем». Герой танцует сначала на полу, потом на стене, на потолке, и у тебя в мозгу начинает мутиться. Хотя зачем я тебе рассказываю? Тебе ж отец не разрешает фильмы смотреть. Ты вот что… ты об этом сейчас не думай, не забивай голову. Быть может, твоя бабушка впрямь сумасшедшая. А быть может, отец тебе лжет. Сколько бы ты мозги ни напрягал, ни до чего не додумаешься. Лучше соберись-ка с силами да отыщи бабушку Энни. Пусть расскажет все, что знает.
Кажется, я кивнул в ответ, но могу и ошибаться. Я встал из-за стола и вернулся к себе. Только с ногами что-то странное творилось: я не чувствовал, касаются они земли или нет.
Помню, на столе у Делайлы так и остался мой чай, почти полная чашка.
Я только на порог, как отец начал:
— Быть того не может, чтобы ты все это время бегал!
— Отстань, пожалуйста. Мне нехорошо. Пойду полежу.
Поразительно — он ничего не сказал. Я прошел к себе и лег.
Проснулся как от толчка. Подскочил и сел на кровати. Я спал в одежде, прямо на покрывале. Включил свет: на часах начало первого ночи.
Я не стал ни переодеваться, ни причесываться. Скатился с кровати, вылетел из дома и на бешеной скорости помчался к станции подземки.
На улице было прохладно. Я и не помнил, когда чувствовал такую прохладу — настоящую, а не от кондиционеров. Нырнул в подземку, и уже посреди эскалатора прохлада сменилась душным жаром.