Нет такого дня, чтобы Тамара Яковлевна не напомнила мужу о роковой ошибке в его жизни. Но всему приходит конец. Шипенье за стеной вдруг утихает, словно там выключили примус. И тогда только я чувствую, как тихо в доме. Ни шагов в коридоре, ни разговоров. С завтраком соседки сегодня разделались быстро. И разошлись, захватив с собой детей, кто куда.
Тем временем и Тамара Яковлевна выходит с мужем во двор. Она провожает его на работу. При свете дня осматривает его туалет — не измята ли рубашка, на месте ли галстук. Это делается в полном молчании. Тут уж не до разговоров. Слишком ответственное занятие.
Удовлетворенная осмотром, Тамара Яковлевна, обернув кисть полой своей летней жакетки, отворяет калитку. Обнаженной рукой она не прикасается ни к щеколде калитки, ни к ручке двери. Тамара Яковлевна боится заразных болезней. Своим, легким девичьим шагом она выходит на улицу. Муж идет рядом слева от нее. Он — на работу, она — посмотреть, где что дают. На углу улицы она расстается с мужем, собранная и решительная, готовая к борьбе. Ведь уж наверняка придется из какой-нибудь очереди устранить «ничтожество», которое там вовсе не стояло. Первая в очереди, как всегда и везде, она, Тамара Яковлевна.
Что касается Ефима Борисовича, то он с нами весьма любезен. При встрече не только кланяется, но иногда даже роняет слово — «пожалуйста» или же «благодарю»… Всех «дам», включая Майку и Баеле, он в коридоре пропускает вперед. Порой и дверь придержит. Завидев меня или Хаву, предпочтительно Хаву, он выпрямляется ро весь свой богатырский рост и этаким добрым молодцем заглядывает в глаза. Ни мы, ни он и виду не показываем, что случай нас уже однажды свел. Меня-то, возможно, он тогда и не приметил, но Хаву… По всему видно, что он ее сразу узнал, помнит… Да и как не помнить?
…Октябрь 1941-го. Мы оставляем наше первое прибежище. Нам выдали в эвакопункте бумажки, что нас эвакуируют в Казахстан. По странной прихоти военного времени мы по пути в Казахстан застряли на станции Дёма под Уфой. Целую неделю сидим с голодными измученными детьми в набитом до отказа грязном помещении вокзала и ждем…
На восьмой день ожидания мальчик с буханкой хлеба под мышкой хватает с пола свой тощий узелок и на бегу возвещает:
— На шестом пути стоит поезд. В Казахстан.
Длинный товарный состав преграждает нам путь к вожделенному поезду. Обходить его слишком долго. Вернее будет пробраться ползком между его колесами. Ну что ж, человеку вовсе не заказано и на четвереньки встать. Ползем. Второй путь, однако, тоже не свободен. И на третьем пути, на четвертом, на пятом — всюду товарные составы. Нам некогда задумываться о том, как бы какие-нибудь могучие колеса не завертелись в то время, как мы пробираемся между ними.
Мы с Хавой пришли к финишу первыми. Вытаскиваем из-под колес тетю Малку с детьми и пускаемся бежать вдоль шестого пути. Но, увы, не мы одни догадались пробраться сюда прямой дорогой. Всего пять теплушек, набитых до отказа. И тамбуры заполнены, и на крышах сидят впритык. Некоторые делают еще отчаянные попытки втиснуться в вагон, падают, снова лезут…
Подхватываю тетю Малку под мышку. Хава кричит: «Дети, держитесь за руки! Не отставайте!» Бежим, хотя и знаем, что это напрасный труд. Вот и последняя теплушка. За ней потянулись открытые платформы, груженные машинами. На что же еще надеяться? Остановиться, однако, не хватает духу. Несемся дальше.
Перрон обрывается. Соскакиваем вниз. И тут, в самом хвосте поезда, как из волшебной сказки перед нашими глазами возникает вагон, синий пассажирский вагон. С окнами, с белыми занавесками на них, с гостеприимными ступенями, ведущими внутрь. Несколько человек барабанят кулаками в дверь. Внизу ждет толпа. Но на стук никто не отзывается.
Мальчик, которого я узнаю по буханке хлеба под мышкой, взобравшись на плечи товарища, припал лицом к окну.
— Там сидят! — закричал он. — Их совсем мало… Пустой вагон…
— Что они там делают? Живые они или мертвые?
— Ой, кажется… Кажется, играют в карты!