— Ничего не будем делать, — ответил Яша. — Каждый положит к себе в папку. — Посмотрел на недоумевающее лицо отца и добавил: — Из сотни рисунков, может быть, один появится когда-нибудь на выставке.
— А, понимаю, у вас это вроде гамм, — обрадовался отец.
— Да, наверно, — нехотя отозвался сын.
Яша на несколько минут оставил комнату, Фира быстро собрала скомканные листки, брошенные им на стол, и передала их отцу:
— Будьте добры, спрячьте это в свой портфель, а то выбросит.
Она смела крошки со стола, стряхнула скатерть над мусорным ведром и вынесла его. Тем временем Яша вернулся в комнату, настороженно осмотрелся:
— Опять опередила. Ведро ведь я выношу. Только и норовит наперекор…
О т е ц (неуверенно). Яшенька, не надо сердиться на Фиру. Это же Фира… Что-то она осунулась. Может, мне так показалось?..
Я ш а (угрюмо). Нет, не показалось. А я… Я, отец, ее мизинца не стою.
У Маркуса Аптейкера отличное настроение. Его командировка удалась на славу: раздобыл все необходимое. И рано освободился. Похоже, даже слишком рано. Фира возится с какой-то сказкой для детей, картинки рисует. Все сроки, говорит, уже вышли. Картинки для детей она рисует с удовольствием. Это сразу видно. Ей это не в тягость, боже упаси! — старается отец внушить себе. Яша ведь не какой-нибудь хромой портняжка, который не может прокормить жену!
Возвращаясь после своих хлопот к детям, отец пытался представить себе, что делает в это время Яша. Наверно, готовится к лекциям. Отец придет, пообедает с детьми и приляжет вздремнуть. Он нисколько им не помешает. Хотят работать, пусть работают на здоровье. А ему не грех немного отдохнуть перед театром.
И в самом деле, Яшу и Фиру он застал погруженными в работу. Как обычно, они сидели за столом друг против друга. Отдохнуть ему, однако, не удалось и с полчаса. Неожиданно появился Макс Занблит, голубоглазый, и предложил забежать к черненькому, к Леве Пальтеру. Это ведь по пути в театр.
Когда пришли к Пальтеру, Маркусу Аптейкеру прежде всего бросилось в глаза, что таких, как он, у того пруд пруди. Правда, Аптейкер сразу отметил, что это не фельдшеры и не провизоры. Все больше местечковые евреи, только-только ставшие земледельцами. Не исключено, что им было бы сподручней сидеть над молитвенниками, но и сено они как будто косят неплохо. Как же, трудоустройство. Лучше, чем с утра до ночи высматривать покупателя на соль и спички или же заплаты класть на просиженные штаны. У девушек и молодых женщин, нарисованных Пальтером, следов местечка и вовсе не осталось. Головы повязаны белыми или цветастыми платками — видны лишь глаза, нос или край круглой щеки. Женские фигуры в пестром ситце сливаются с зелено-голубыми красками поля, в котором утопают ноги.
Здесь Маркус Аптейкер разгадал и загадку, отчего так странно переглянулись и улыбнулись Яша и Фира, когда он высказал предположение, что чернявый слишком высокого мнения о себе.
Пальтер показывал картины, написанные на холсте. Холсты стояли на полу его светлой и просторной мастерской, повернутые к стене. Пальтер пробежал пальцами по верхнему краю нескольких полотен, — видимо, заранее прикинул, что именно будет показывать, и все же не решался это сделать. Он брался за подрамник, сначала сам быстро взглядывал на картину и лишь потом, все еще колеблясь, ставил холст на мольберт. И тогда вместе со всеми смотрел — отстраненно, как на что-то чужое. Так же как два дня тому назад у Яши, он прищуривался и выставлял правую ладонь, словно желая что-то заслонить на полотне или же оттолкнуть от себя. Занблит, разглядывая картину на мольберте, одновременно косился на полотна у стены. В один из очередных «прищуров» Пальтера Занблит шагнул в сторону, взглянул сверху на те полотна, которые его товарищ не хотел показывать, выхватил одно и поставил у подножия мольберта.
З а н б л и т. Прекрасная вещь. Почему ты ее не показал?
П а л ь т е р. Брось, Макс…
З а н б л и т (выхватив еще одно полотно). Ну, а это? Странный ты человек…
П а л ь т е р (недовольно). Да, здесь что-то было… Начал неплохо. А потом замучил… (И снова.) — Брось, Макс. Сам знаю, что хорошо, что плохо.
З а н б л и т (убежденно). Не всегда…
Из последующего разговора, в котором не все было отцу понятно, он вывел только, что голубоглазый и черненький остались недовольны друг другом. По пути в театр он заметил сыну: