«14 декабря. Я сказал папе, что надо бежать. Папа сказал, что вдвоем не выйдет. «Меня не дожидайся. Уходи один». Так сказал папа, а глаза у него грустные-прегрустные. Ему, конечно, не хочется со мной расставаться, но еще больше не хочется, чтобы я оставался в гетто. Поэтому он говорит мне: «Я тоже… Я потом…»
О брате до нас дошла дурная весть. Позавчера, когда папа возвращался с работы, он вдруг увидел Зосю. Она ухитрилась ему шепнуть, что полицай увел брата из деревни, но он будто вырвался и удрал.
Я почему-то уверен, что брат жив. Это на него похоже, что он натянул нос полицаю. Мой брат всегда был непоседой. В местечке его прозвали Егозой. Даже мама, бывало, говорит ему: «Егоза, ты можешь хоть минуту не вертеться волчком перед глазами?»
Стул под Пашкой проскрипел бурную мелодию. Я только скользнул по нему взглядом и снова углубился в чтение. Под Пашкой скрипит стул, ничего удивительного.
«20 декабря. Я должен бежать. Не хочу сидеть в гетто и ждать смерти. Ничего другого здесь не дождешься. Я не хочу умирать. Пусть только подвернется случай. А папа? «Вдвоем, — говорит он, — не выйдет». Может, он в самом деле потом…»
Я разглаживаю бумажки. Ищу наиболее близкую к предыдущей дату. Недатированные откладываю в сторону. Такая неразбериха в них, такая сумятица… Вернусь к ним попозже, когда немного освоюсь… Вот, ближе как будто ничего нет.
«29 января. Семнадцатого я наконец бежал. Было это так. Трое суток шел снег. Нас погнали в город чистить улицы. Папы в этой партии не было. А я был. Я быстро орудовал лопатой. Было очень рано. Где-нигде пройдет человек, и опять никого… Я очутился рядом с какими-то воротами. Народу на улице все еще мало. И все-таки вижу: кто выходит из ворот, кто входит. Может, проходной двор? Оглянулся я вокруг, охранника не видно. Его заслонила какая-то машина. Но не вечно же так будет. Я стал потихонечку отступать спиной к воротам. Лопату и из рук не выпускал. Увидят лопату и сразу схватятся, что кто-то сбежал. Только прошмыгнув во двор, я пристроил ее в угол, рядом с мусорным ящиком. И сам за ним спрятался. Присев на корточки, сорвал с себя ватник, быстро отпорол желтые звезды на спине и на груди. Я угадал: двор был проходной.
Раньше еще, когда я только задумал бежать, мне и в голову не приходило остаться в городе. И папа мне говорил, что податься надо в деревню, в деревне люди добрее. А работа меня никакая не пугает. Я здоровый, у нас в доме все рослые и здоровые, я могу делать все. Где дров наколю, где сарай или колодец почищу, пол переложу, стены побелю. Но так можно было думать там, в гетто. А здесь я вдруг увидел себя на широкой городской улице, а куда дальше идти, не знаю. Но я все-таки иду. Меня гонит страх. И я говорю себе: «Иди…» А вокруг метель. Она мне друг. Кружит так, что за два шага ничего не разглядеть. Все идут сгорбившись, с поднятыми воротниками. «Посмотрите-ка на него, жиденок!» Кто-то огромный в коротком полушубке стал прямо против меня. Миновать его никак нельзя. А я прямо на него. Двинул ногой куда надо и наутек. «Держите его! Ловите! Жиденок! Здесь он. Сюда повернул. Окружите дом!» Дом был разбомбленный. Я притаился за уцелевшей стеной. А снег сыплет. Меня всего облепило. Но меня видят, хоть и за стеной, хоть и под снегом. Возня, топот… И какая-то старушка кричит: «Антихристы, что вам сделал этот мальчик?» Спасибо старушке. Ее крик, она ведь жалеет меня, словно силой оторвал меня от стены. Я с разбегу полетел куда-то вниз. А наверху топот, свист, ругань, все ближе. И вдруг стало тихо. Тогда только я почувствовал страшную боль в правой ноге. Ни согнуть, ни разогнуть. Я стал ощупывать вокруг себя место, куда я попал. Вроде яма какая, а может, и погреб. Тыкаюсь во все стороны, ерзаю пе земле в поисках ступеней или приставной лестницы. Если лестница, надо сразу ее убрать. Но ничего похожего. И уже новая забота. Как я отсюда выберусь? Ночью во что бы то ни стало надо уйти. И вдруг мне сделалось все равно. Спать, больше ничего не нужно.
Когда я стал уже засыпать, рука моя неожиданно нащупала на дне ямы рогожу. И еще одна оказалась рядом. И еще. Я укутал ушибленное колено, потом зарылся в кучу рогож и крепко уснул.
Проснулся я внезапно. Я весь дрожал от холода, и мне было страшно оттого, что у меня так громко стучат зубы. Мне казалось, что их и на улице слышно. Мне не хотелось ни есть, ни пить, только бы тепло мне было и не так громко стучали зубы. Лежать больше было невмочь. Я стал карабкаться по осклизлой стене вверх. Карабкался и падал и все вновь и вновь ударялся больным коленом о землю. Я уже и не надеялся выбраться из ямы. Лез больше для того, чтобы согреться. И все-таки вылез.