— Помереть — дело нехитрое, — он небрежно пожал плечами, копаясь в корзинке с видом бывалого криминалиста. — Там есть еще кое-что кроме пышной ботаники. Во-первых, письмо… хотя, судя по толщине, скорее целый роман, во-вторых, вот эта коробочка — сейчас проверим, не бомба ли там…
Но сперва Готье снова сунул нос в розы и подозрительно принюхался.
— По крайней мере, никакого лампадного масла, — заметил он придушенно, протирая слезящиеся глаза.
— И на том спасибо…
— А нельзя было все это проверить в стороне от скопления народа? — сквозь зубы поинтересовался Рауль. — Не смешно. Теперь там и правда может быть бомба или даже что-нибудь похуже…
— Не дрейфь, на самом деле я уже все проверил, мин нет, — усмехнулся Готье и чихнул, затем извлек из цветочного стожка продолговатый футляр, обтянутый алым бархатом, и смахнул с него прилипший листик. — Поглядим теперь вместе?
— Давай уж…
Готье открыл фигурный, но не потайной, золотой замочек и поднял крышку.
— Та-дам! По-моему, вполне прелестно!.. — он бережно, как ценную бабочку, извлек из футляра изящный стилет в парчовых ножнах.
— Черт… — пробормотал я мрачно. — Она в курсе, что я убил его кинжалом?
— А какая разница? — удивился Готье, извлекая стилет из ножен и поворачивая его к свету. Отличная крепкая, чистая сталь. Действительно, просто хорошая вещь. Готье тихо хмыкнул, и сунул мне вещицу ближе мне под нос. — Посмотри на щиток.
На щитке под простой и изящной витой рукоятью был выгравирован герб — шесть безантов или шаров-пилюль, расположенных как кончики шестилучевой звезды. На верхнем — совсем мелкими штрихами, скорее угадывались, чем были видны, изображения лилий.
— Герб Медичи?
— Вот и я так подумал. К чему бы это?
Я едва удержался, чтобы не пожать плечами. Очень хотелось, но сейчас было бы неразумно.
— Она как-то рассказывала о своей бабушке, у которой был роман с Лоренцо Великолепным.
— Ах вот как… — загадочно проговорил Готье. — Стало быть, семейная реликвия. Ну, ты точно здорово ее обрадовал!
— Спасибо, — сказал я сдержанно.
— А письмо читать не будешь?
— Не сейчас.
— Ты, кажется, чем-то расстроен?
— Да нет, просто… — Может, мне следовало прыгать от радости и торжествующе потрясать головой врага? — Он был все-таки одним из нас.
Готье пожал плечами. Его серые глаза стали холодными и жесткими как северные фьорды.
— По-моему, вернее было бы сказать «одним из них».
— Смотря из кого это — «из них».
— Готье, — негромко и предупреждающе вмешалась Диана. — Думаю, он устал, пойдемте, я вам сама все объясню.
— Конечно, — кивнул Готье, положив стилет снова в футляр, а футляр рядом со мной.
— Не забудьте эту грядку, — напомнил я. — Лавры можете отправить на кухню. Диана, а с цветами, я думаю, вы разберетесь, с Изабеллой и с Жанной.
— Разумеется, — сказала Диана, — будем надеяться, что духи скоро выветрятся, в любом случае, если разделить на три охапки, концентрация будет не такой чудовищной.
И чудо современной флористики наконец покинуло мою комнату, вместе со всем обществом. Запах духов, к сожалению, остался, хотя Мишель предусмотрительно приоткрыл окно. Поразмыслив, я решил, что это было все-таки издевательство — я же никуда не могу отсюда уйти. По крайней мере, в ближайшее время, пока тут и висит этот, с позволения сказать, аромат. Вот и еще один повод призадуматься о том, как бы поскорее снова оказаться на ногах.
Даже если предполагалось, что я устал, это еще не означало, что меня можно не кормить.
Вскоре вернулся Мишель с блюдом, наполненным аппетитными кусочками мяса, запеченного в сыре со специями и яблочными ломтиками, и постарался впихнуть в меня как можно больше. Получилось у него совсем неплохо, и вот теперь меня действительно стало клонить в сон, несмотря на беспокойство. Но тут же выяснилось, что меня ждал еще один непредвиденный визит. И пожаловал ко мне ни много, ни мало, священник. Которого, к тому же, можно было смело назвать другом семьи. Отец Франциск из прихода Сен-Дени — славный плотный пожилой человек, похожий на гигантскую престарелую белку с забавными круглыми темными глазами и белесыми редкими волосами, давно не нуждавшимися в искусственной тонзуре. И сейчас его очень интересовало, отчего же, находясь уже больше недели в Париже, я еще ни разу не наведался к нему на исповедь. Нельзя сказать, чтобы когда-нибудь прежде я навещал его аккуратно, но похоже, отец Франциск беспокоился просто по-дружески. Когда-то мы имели с ним несколько весьма увлекательных долгих теософских бесед. Но на исповедь я был сегодня категорически не настроен. По счастью, отца Франциска быстро удалось убедить, что дело это несрочное, да и последние события интересовали его, как и меня, куда больше чем рутинные дела.