Ну, на риторику о «мирных целях» можно, по понятным причинам, внимания не обращать, а вот на то, что американские учёные сделали «великое изобретение» нужно обратить особое внимание. Эта оценка показывает, что если в августе Сталин осознал военно-политическое значение атомного оружия и запустил «на полные обороты» советский атомный проект, то в декабре он уже утвердился в понимании технического совершенства американской конструкции бомбы.
Что же привело Сталина к этим выводам?
Всё ясно…
Как бы то ни было, после «молниеностных переговоров» по вопросу об атомной бомбе в Потсдаме, во всех возникших ветвях альтерверса остался «сухой остаток», заключающийся в том, что в сообщении Трумэна были две исключительной важности новости. Одна – для Сталина: атомная бомба – не фантазии учёных, а уже реальное страшное оружие. Вторая – для Курчатова: американская конструкция атомной бомбы работоспособна.
К этому времени у Курчатова, благодаря работе разведки, уже были весьма подробные данные о конструкции плутониевой американской бомбы. После Хиросимы и Нагасаки и у Сталина не осталось никаких сомнений в том, что Трумэн в Потсдаме сказал ему правду, а не «подкинул дезу». И Сталин решил взяться за создание своей атомной бомбы всерьёз.
Вопрос об атомной бомбе перешёл из разряда важных, но «научно-гадательных», в разряд важнейших военно-политических.
То, что именно таким было значение для Сталина этих двух событий – разговора с Трумэном в Потсдаме и известия о бомбардировке Хиросимы – в нашем «здесь-и-сейчас» уже ясно осознаётся историками. Так, авторитетный английский «профессор истории международных отношений в Кембриджском университете с особым интересом к бывшему Советскому Союзу»[391] Джонатан Хеслем (Jonathan Haslam) пишет по этому поводу:
Сталин явно не хотел, чтобы Соединенные Штаты получили монополию в сфере нового вооружения. Однако ускорить разработку собственной бомбы Сталина подтолкнуло не столько применение бомбы против Японии, сколько успешная детонация.[392]
Я не могу согласиться с тем, что известие об «атомной детонации» (успешности испытания в Аламогордо, о котором сообщил Трумэн) было гораздо более важно для принятия решения о резком ускорении работы по созданию советской атомной бомбы, чем военно-политические последствия атомных бомбардировок Японии. Думаю, что сведения о картинах разрушения Хиросимы и Нагасаки психологически были важнее для Сталина, но, поскольку сведения из Потсдама и из Хиросимы разделяют всего две недели, с точки зрения судьбы советского атомного проекта их можно считать практически одновременными.
Гораздо более важным является то, что, как было показано в гл. «Командировка», никакого испуга, а, тем более, паники, в связи с тем, что у американцев появилось атомное оружие, у Сталина не было. Он не считал атомную бомбу «решающим аргументом» в международной политике того времени. Но то, что эту весьма дорогостоящую «штучку», после сообщения Трумэна о реальности её существования, обязательно нужно иметь, чтобы достойно выглядеть на мировой арене, стало для него очевидным.
По его тогдашним представлениям, и без атомной бомбы ещё можно было выживать много лет, сдерживая потенциального агрессора угрозой ответного удара химическим и бактериологическим оружием, но без неё уже нельзя было надеяться победить в будущей решающей схватке с «мировым империализмом» в обозримом будущем. А в 1945 году он до этого будущего ещё хотел дожить.
И тогда он не был одинок в этом желании:
«В июне, когда перед Парадом Победы в Москву прибыли многие наши полководцы, командующие фронтами и армиями, некоторые из них были приглашены в Кремль для обмена мнениями о наших военных перспективах на Западе и на Востоке. В присутствии членов Политбюро. Вопросы затрагивались разные, но было видно, что Сталина в данном случае интересует одно: стоять ли нам в Европе на достигнутых рубежах или двигаться дальше? Сам он молчал, давая возможность высказаться всем, кто хотел. И практически все маршалы и генералы в той или иной форме выступали за то, чтобы развить наши успехи. До Ла-Манша и до Гибралтара. Горячо выступил маршал Жуков – вероятно, после предварительной консультации со Сталиным…».[393]
392
Дж. Хеслем, «Война или мир Сталина: что, если бы удалось избежать холодной войны?». Статья в сборнике «Виртуальная история: альтернативы и предположения», под ред. Ниала Фергюсона, перевод с английского Заура Мамедьярова, изд-во «АСТ: CORPUS», М., 2019, стр.444. Любопытно отметить, что Хеслем, обсуждая в своей работе эпизод разговора Трумэна со Сталиным, цитирует его по мемуарам Жукова «Воспоминания и размышления», т. III, М., 1983, стр. 316. При этом свидетельства Павлова и Молотова оказываются вне сферы «исторической действительности» Хеслема. Не обсуждается и свидетельство генерала Штеменко, хотя его мемуары опубликованы на английском языке (Shtemenko S., «The Soviet General Staff at War, 1941–1945», Progress Publishers, Moscow, 1985). Это яркий пример того, что не только трактовки, но и сами исторические факты по своей природе многозначны. И это – прямое следствие постулатов эвереттической истории.
393
Владимир Успенский, «Тайный советник вождя. Роман-исповедь в 2-х томах», т.2, «Крымский мост-9д – Форум», М.-СПб., 2016, стр. 778–779. Я не знаю, принадлежит ли это событие – такое совещание в Кремле – именно нашей «исторической ниточке», но то, что оно имеет значительный статистический вес в суперпозиции нитей нашей ветви альтерверса, для меня очевидно.