– Почему?
– Что "почему"? Просто август, уже скоро осень, море готовится к спячке и играет напоследок. Ты же прекрасно это знаешь, Арт, не играй в ребенка.
– Ты против этой игры?
– Да, наверное, да. Не знаю точно, почему она мне не по душе, просто ты мне ей напоминаешь то, что мы с тобой стареем, а рядом нет никого беззаботного, неумелого и милого.
– Намекаешь на детей?
– Не дави на больное, Арт. Давай состаримся в здравии, а пока проживем то, что осталось до преклонного возраста, без игр. Мы поставили друг друга на ноги, а вот такими разговорами ты меня спихиваешь вниз, в прошлое и в сожаления. – Мария посмотрела на Арта, ее волосы трепетали, забивались в лицо, мешали говорить. – Давай не будем.
Арт не увидел из-за ее волос, течет ли по ее щеке слеза или это просто тень, но все равно обнял ее хрупкую фигуру.
– Хорошо. – Арт закрыл глаза. – Хорошо. – Повторил он тихо и твердо уже для самого себя.
***
Дни здесь текли медленней и казалось, что из-за моря никто никуда не торопится, так же катит спокойно свои планы, как и оно волны, независимо от погоды и времени суток. На Арта накатывала грусть. Как он ни старался, ни старел, он не мог сжиться с этой реальностью, чувствовал себя худшим вором на свете. Потому что украл чью-то жизнь вместе с телом и, похоже, разумом, – мысли стали другими, более серыми и приземленными. Арт уже не писал про море. Он вообще отдалился от искусства и развлечений, единственной его целью было скоротать часы и ускорить ход времени, чтобы скорее уйти отсюда. Даже смотря на Марию, Арт чувствовал усталость и отрешенность, хотя она всеми силами пыталась сделать его счастливым.
Первые месяцы, Арт, каждый вечер, перед сном надеялся, что проснется в больнице или в том автобусе, что снова возвратится в ту жизнь, свою, а не приемную. Но потом мечты начали меркнуть, их поглотил разум, и Арт отбросил все мысли о надежде.
***
В один из выходных июня, Арт проснулся с позабытым желанием перемен.
Мария смотрела в гостиной телевизор, словно бы и не почувствовав этот волшебный прилив в воздухе. Арт наскоро оделся, вышел на пробежку и наедине поговорил с морем. Он часто так делал, море было лучшим собеседником в округе, оно не звало в бар или к себе в гости, не рассказывало о любовнице или семейных скандалов. Просто слушало и шумело в ответ. После этого разговора Арту стало лучше, он вернулся домой, выпил две чашки кофе и пошел в спальню второго этажа, чтобы подумать, куда направить это манящее волнующее чувство.
И вдруг он почувствовал дикую боль от этого, и подумал, жаль, что он не все здесь дописал. В этом мире он не писал совсем, даже не продолжил делать пометки в "своих" дневниках. Охват творчества был огромен, эта мысль золотым ключом блеснула в голове Арта и разрезала грудь. Арт вдруг понял механизм возврата или полного ухода из этого белого шумящего прибоем мира. Там, в квартире на четвёртом этаже, он ночью накануне перед злополучной поездкой в автобусе дописал свое самое лучшее творение, венец чувств – письмо, и описал все, что мог уловить в воздухе и природе того мира. И теперь чья-то незримая рука указала перстом, чтобы Арт провалился прямо из снежно-пепельных облаков, сквозь туман и августовский шторм, в белый дом, на белую кровать и открыл глаза. Здесь нужно было описать все, даже темноту и самые сложно достижимые места, рассказать истории вещей и людей вокруг. Кому? Арту почему-то очень захотелось поверить в Бога. И он уверовал.
Казалось, что после того, как он вложит всего себя в Описание, свои чувства перевернет и выплеснет в лица читающих, мысли свои донесет хотя бы до одного человека, когда самое прекрасное для глаз и остальных чувств из этого мира будет описано Артом, тогда наступит тишина. Безмолвие, в котором Арт поймёт все, что знал раньше, окажется перед самим собой и сможет тот мир, который был теперь прошлым и подпитывался от воспоминаний Арта, сделать миром своего будущего. Вернуться.
Вернуться к модернистам, в свою квартиру, изменить все, что причиняло Арту боль. В первую очередь, поговорить с Еленой, Арт был не готов к этому разговору, он его уже словно прожил. Нужно отдать всего себя этому миру, чтобы потом наполниться снова миром, в который Арт вернётся.
Он сел за стол. В нем зароилось желание описывать все, что он видит, слышит, чувствует, маниакальная страсть к охватыванию всего, всего огромного, что когда-то ютилось в небольшой квартире за персиковыми шторами.
Им овладела паника, что придется уходить в Описания надолго, что не хватит оставшейся жизни Арта, чтобы этот мир замолчал, поэтому с темной плоскости стола стремительно полетели сотни листов, исписанных, исчерпанных, изорванных. Какие-то летели в ненасытное мусорное ведро, другие – в невместительные ящики стола. Арт не отдыхал, он писал, не отдавая себе отчета в остальной жизнью за комнатой. Бумага летела как снег в зимнюю ветреную ночь. Арт обходил и оклеивал строками сначала свой стол, потом комнату, затем этот странный, бело-спокойный дом. Слова начинали повторяться, они разрывали его сон, вламывались в одежду, в тело, в еду, в вещи. Он уже не видел мира вокруг, он видел лишь формы, обтекаемые темными значками звуков, которые нужно было собрать, все до единого, записать, и оставить лишь полный хаос. Тишина и безветрие были гармонией из всех звуков и их форм, к ним стремился Арт, к их телам он мечтал добраться и припасть ночами, и все писал, писал, писал.