С приходом нового профессора до того "чахлый" гистологический кружок стал подлинной студенческой научной Меккой. С 4-5 его членов он вырос до 40-50, заседания приходилось переносить из небольших учебных комнат в аудиторию. Работы кружковцев неизменно вызывали интерес на студенческих конференциях, а на Всесоюзный конкурс по общественным наукам мы даже представили коллективную монографию "Диалектика и гистология" (!), которая была отмечена премией и рекомендована к изданию.
Здесь, на этой кафедре, в старинном здании на обрывистом волжском берегу, из окон которого открывалась панорама шири и мощи великой реки, пять лет я проводил вечера - учился морфологии, приобретал опыт постановки экспериментов, сам овладевал техникой приготовления препаратов из срезов органов и тканей, познавал всю "черновую" работу в науке по ту сторону двери и только спустя много лет понял, насколько все это необходимо.
Профессор А. Клишов был первым человеком, приобщившим меня и моих друзей к науке о клетке. После института наши пути разошлись - он уехал в Ленинград заведовать своей родной кафедрой гистологии в Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова, я три года проработал в Саранске врачом-патологоанатомом, но наукой уже "заболел" и благодарен за это своему первому учителю.
В Саранск я ехал работать без энтузиазма. В то время я уже серьезно хотел заниматься гистологией, но остаться на кафедре в аспирантуре из-за отсутствия мест не удалось, и я поехал до назначению, избрав специальность патологоанатома, потому что она была наиболее близка к гистологии, только изучала клетки и ткани не здорового, а больного организма. Спустя несколько месяцев после приезда я увидел в магазине книгу профессора Н. Райхлина "Окислительно-восстановительные ферменты в опухолях". Прочитав ее, я загорелся желанием заниматься гистохимией - наукой о химии клеток и тканей. Узнав, что профессор Н. Райхлин заведует лабораторией гистохимии и электронной микроскопии в Институте экспериментальной и клинической онкологии (ныне Онкологический центр) АМН СССР в Москве, я написал ему письмо с просьбой о разрешении приехать для беседы. Ответ пришел быстро, профессор соглашался меня принять, и именно с той двухчасовой беседы, которая произошла у него в кабинете на Каширском шоссе в ноябре 1972 года, начался новый отсчет моей жизни, жизни, связанной с патологией - наукой о болезнях человека, для разрешения многих загадок которых необходимы гистохимия и электронная микроскопия.
Без преувеличения можно сказать, что профессор Натан Танфелевич Райхлин сделал из меня специалиста. Пятнадцать лет мы работаем вместе. Именно Н. Райхлин "свел" меня с АПУД-системой, с мелатонином я тем самым подарил мне захватывающе интересную проблему, которая превратилась в дело моей жизни.
Я мог бы (и хотел) написать и о других людях, оставивших определенный след в моей научной судьбе, но для мемуаров я еще молод, поэтому могу повторить только, что мне везло на хороших людей. И их было немало.
Среди читателей, наверное, будет достаточно много будущих врачей и биологов, стремящихся посвятить себя научной работе. Не все попадут в крупные научные центры, у большинства не окажется идеальных условий для работы, не будет совершенной аппаратуры для исследований, каждый столкнется с нехваткой тех или иных реактивов… По опыту общения с молодыми специалистами уверен, что найдутся и такие, которые спасуют, "выйдут из игры", начнут жаловаться на трудности, оправдывая этим свою бездеятельность. Да, к сожалению, пока материально-техническая база медико-биологических институтов оставляет желать лучшего. Но это вовсе не причина для апатии и уныния. Хорошие приборы без интересных идей, стремления познать неизвестное, без желания активно работать, выдумывать, фантазировать, пробовать и проверять различные подходы - мертвый груз. Это пустые коробки заводских цехов без людей, пустынная мертвая планета без ее обитателей.
На нашем молодежном семинаре мы тоже, бывает, спорим о том, что важнее для развития науки - материальная база или люди, специалисты с их мыслями (подчас неординарными), характерами, судьбами. Конечно, хорошо, когда идеи подкреплены технической вооруженностью, но все-таки (и я всегда это твердо отстаиваю) на первом месте стоит человек, исследователь, ученый. Мы начинали работать в Саранске с того, что сами делали из досок и фанеры примитивный криостат (прибор для приготовления срезов в замороженном состоянии), в резиновых сапогах бродили по болотам - ловили лягушек для опытов. В Куйбышеве организовывали лабораторию в деревянном вагончике, брошенном строителями на территории клиники. Работали мы в нем летом (зимой он не отапливался), а с холодами перебирались в подвал, в котором проводили свои самые интересные эксперименты. С комнатке площадью шесть квадратных метров мы умудрялись размещать приборы и столы, а операторы телевидения, приехавшие снимать о нас сюжет в связи с присуждением премии Ленинского комсомола, не могли поверить, что серьезные исследования проведены в подвале, в котором даже не помещалась их телевизионная камера. И тем не менее работали, радовались успехам, преодолевали неудачи, верили в будущее и сделали немало такого, чем можно гордиться.