Далеко внизу хлопнула дверь, Доктор насторожился и мягким шагом придвинулся к лестнице, но больше никаких звуков слышно не было. Следовало подумать — на это у него было секунды три, самое большее. Мику была совсем рядом, может быть, в десятке метров, и ее нужно было спасать — Хелайн с битой шутить не собирался. Пробраться через крышу? Спуститься на этаж ниже и найти проход там? Вернуться и утихомирить снайперов, разжиться отличным дальнобойным оружием? Разведать запасные пути?
Ситуация была простая, и ему уже приходилось бывать в похожих передрягах, но наличие девушки путало все карты. Он обещал ей. Он обещал вытащить ее с Ганзы. Она поверила ему, и он не мог подвести.
Доктор сосредоточился — где-то внизу, на периферии зрения, что-то снова мелькнуло, и в следующий момент он получил такой удар по голове, что упал на колени. Он еще функционировал, имплантаты в мозгу исправно поглощали мозговые волны, вот только по их мнению вокруг не было никого!
Сзади раздался шорох одежды, он успел обернуться и увидеть черную маску с красными точками глаз, и серебряный кастет на черной перчатке, летящий ему прямо в голову — а потом смешалось уже решительно все, и даже собственные мозговые волны больше не ощущались.
Он пришел в себя всего через минуту — примерно на минуту позже, чем следовало бы.
— Ну-ну, парень, — незнакомый насмешливый голос раздавался откуда-то сзади, а в глаза снова светили прожекторы посреди темной комнаты, похоже, братья близнецы разбитых. — Толку-то сбегать от нас, если даже по лестнице не умеешь спускаться. Придется научить тебя даже самым элементарным вещам. Босс будет доволен.
Доктор спешно проанализировал себя — здесь все было куда хуже. Имплантаты не работали — наверное, он находился под блокирующим полем. Ножа у него больше не было, в глазах двоилось — надо думать, сотрясение. Но самое главное — Мику все еще была в плену. Он не выполнил свое обещание. Это было хуже всего.
— Что ж, начнем, — обладатель насмешливого голоса отказывался выходить на свет, так что из темноты с легким жужжанием показался робокар, в его угловатых манипуляторах была зажата проволочная решетка — самодельный терминал для входа в нейросеть. Доктор знал, что это будет очень больно, решетка прожигала себе доступ к нейронам головного мозга, минуя плоть и кость, напрямую.
Он напрягся. Невидимая ловушка сожрала его уже как минимум до пояса, но у него все еще были шансы, все еще были силы…
Никак!
— Советую думать о чем-нибудь приятном, — с треском разорвал его концентрацию голос. — Каком-нибудь времени года, скажем. Например, я очень люблю весну. Подумайте о ней. Обычно это не помогает, но по крайней мере никто не скажет, что мы не заботимся о своих пациентах. Поехали.
Робот остановился, примерился и резким движением надел решетку на голову Доктора.
Он завопил.
Он не мог остановиться.
И изо всех времен года на свете осталось только боль и смерть.
Обучение Фикуса — теперь его официально и не без причины звали Чумным Доктором — заняло несколько лет. Поначалу дело шло туго, но повторные подключения к нейросети исправляли ситуацию. Теперь он мог намного больше, чем раньше — подключаться к любым электронным системам усилием воли, телепортироваться на небольшие расстояния, вводить людей в короткий транс, мгновенно осваивать любые типы оружия и средств передвижения, и многое другое.
Например, писать стихи. Впрочем, это было доступно ему и раньше, но именно на службе у Хелайна его талант раскрылся полнее всего. Талант, вероятно, был и раньше, но теперь у него было время воспользоваться им. Разумеется, подключение к информ-сети на постоянной основе тоже сделало свое дело — но знакомство с лучшими образцами литературы всех существующих и исчезнувших цивилизаций за много тысячелетий было лишь половиной успеха. Второй половиной стала Мику.
Он так и не видел ее больше, не слышал и не встречал упоминаний, хотя поиск по имени, внешности и длине мозговых волн стали первым, что ему удалось сделать с помощью своих новых умений. После той памятной беседы с Хелайном она словно пропала, испарилась в равнодушной космической тьме. Он не хотел верить, что это было навсегда. Не мог в это верить. И потому писал стихи.