— Моя работа? — переспросил Бертран. — По вашей интонации можно сделать вывод, что речь о миссионерской деятельности. Впрочем, некоторые наши приятели примерно в таком ключе свои занятия и воспринимают. Фред например. — Уточнение относилось к девушке.
— Да, и еще Отто, — кивнула та.
— Отто в особенности. Он, если и не ведет себя как миссионер, определенно выглядит как миссионер. — Бертран снова рассмеялся. Девушка — тоже.
— Чем вы занимаетесь? — кисло спросил Диксон.
— Живописью. Увы, я не применяю свои силы к стенам и заборам, иначе уже сколотил бы капиталец и ушел на покой. Ничего подобного: я пишу картины. Дважды увы: не портреты профсоюзных деятелей, не интерьеры городских ратуш и не обнаженную натуру, иначе бы вообще купался в деньгах. Ничего подобного: я пишу самые обычные картины, ничего более, чем картины, картины tout court[8], или, как сказали бы наши американские родственники, картины на злобу дня. А вы чем занимаетесь? Если, конечно, мне дозволено спросить?
Диксон медлил. Речь, за вычетом заключительной части, явно проверенная Бертраном на других собеседниках, взбесила его более, чем он полагал в принципе возможным. Девушка смотрела вопросительно, выгибала брови, темные для таких светлых волос, и в итоге произнесла довольно низким голосом:
— Ну же, удовлетворите наше любопытство.
Бертран снова вперил в Диксона взгляд своих странно плоских глазных яблок.
— Я на подхвате у вашего отца, — сказал Диксон, сочтя, что агрессия неуместна. — На кафедре исторических наук отвечаю за Средние века.
— Прелестно, прелестно, — прокомментировал Бертран, а девушка уточнила:
— Вы любите свою работу, не так ли?
Уэлч, заметил Диксон, снова с ними и обводит взглядом лица, явно в поисках зазора в беседе, дабы тоже вступить. Диксон решил сдержать его любой ценой и потому произнес, тихо, но поспешно:
— Разумеется, я выбрал достаточно интересный вид деятельности. Однако совершенно очевидно, что мое занятие далеко не такое захватывающее… — он посмотрел на девушку, — как ваше. — Надо показать этому Бертрану, что он, Диксон, тоже имеет право общаться с его девушкой.
Девушка подняла недоуменный взгляд на Бертрана.
— Не вижу ничего захватывающего в…
— Вероятно, — продолжал Диксон, — вас утомляют постоянные упражнения, необходимость держать себя в форме, сопряженные с вашей профессией. Но ведь балет… — Диксон проигнорировал тычок со стороны Маргарет. — Балет — это нечто восхитительное. По крайней мере, я привык так думать. — Бертрану при этих словах досталась улыбка белой зависти. Диксон стал размешивать кофе, стараясь не звякать ложечкой и по максимуму оттопыривая мизинец.
Бертран медленно багровел и нависал над Диксоном, силясь проглотить половину бисквитного рулета, чтобы скорее заговорить. Девушка с неподдельным недоумением повторила:
— Балет? Но я ведь в книжном магазине работаю. Почему вы решили, что я?..
Джонс ухмылялся. Даже Уэлч явно задумался. Что он наделал? Диксона затрясло одновременно от ужаса и от подозрения, что «балет» в одной отдельно взятой семье Уэлч означает «половая связь».
— Послушайте, Дикенсон, или как вас там, — начал Бертран, — может, вы себя очень остроумным считаете, но я бы на вашем месте извинился, и чем скорее, тем лучше. Не в ваших интересах упорствовать.
Диксону очень захотелось вслух отметить отчетливый лай, особенно в заключительной фразе, проглатывание определенных согласных, а заодно и особенность глазных яблок. Бертран, пожалуй, набросится на него, ударит; что ж, отлично. Диксон не сомневался, что в стычке с живописцем одержит верх — или Бертрана остановит закоренелый пацифизм? Однако в последовавшей тишине Диксон быстро сориентировался пойти на попятную. Он ляпнул что-то насчет девушки; не стоит усугублять.
— Простите великодушно, если допустил ошибку, только мне казалось, что присутствующая здесь мисс Лусмор имеет отношение к…
Диксон перевел просительный взгляд на Маргарет, однако, прежде чем она успела рот раскрыть, на помощь поспешил Уэлч.
— Бедняга Диксон, ха-ха-ха, должно быть, спутал эту… эту юную леди с Соней Лусмор, подругой Бертрана, которая недавно подвела нас всех, и преизрядно. Наверно, Бертран решил, что вы, Диксон, гм… попрекаете его, что ли. Ха-ха-ха.
— Если бы он потрудился подойти, когда нас представляли гостям, подобного казуса не случилось бы, — процедил Бертран, все еще багровый. — А он предпочел…
— Не переживайте, мистер Диксон, — перебила девушка. — Это всего-навсего маленькое недоразумение. С каждым бывает. Меня зовут Кристина Каллаган. Звучит совсем непохоже на «Лусмор».
— Я… я… спасибо вам огромное, что ничего плохого не подумали. Мне очень неловко, честное слово.
— Да ладно, Диксон, не берите в голову, — встрял Бертран, предварительно смерив взглядом свою девушку. — Милая, пойдем-ка с гостями пообщаемся. Счастливо оставаться, Диксон.
И они пошли, на приличном расстоянии сопровождаемые Джонсом, к группке Голдсмита, а Диксон остался при Маргарет.
— Вот, возьми сигаретку, — сказала Маргарет. — Тебе сейчас не повредит. Подумать только, что за животное этот Бертран. Неужели трудно было догадаться…
— Я сам виноват, — перебил Диксон, благодарный за никотин и поддержку. — Нет бы подойти и послушать, когда их представляли.
— А кстати, почему ты не подошел? В любом случае Бертран мог бы и не обострять. Впрочем, это вполне в его духе, насколько я поняла.
— Мне почему-то так противно было, просто ужас. А ты много общалась с Бертраном?
— Он приезжал один раз, с прежней девушкой. Кстати, некрасиво получается. Он собирался жениться на этой своей Соне Лусмор и вдруг привозит новую подругу. Что ты так смотришь? Мне Недди все уши прожужжал: свадьба-де с Лусмор грядет, всего-де несколько дней осталось, и так далее, и в том же духе. Конечно, он пел со слов сына…
— Слушай, Маргарет, а пойдем куда-нибудь выпьем? Я умру, если не выпью, а здесь не светит. Сейчас только восемь — мы успеем вернуться.
Маргарет засмеялась, явив изрядное количество зубов. Один клык был запачкан помадой. Маргарет всегда перебарщивала с косметикой.
— О, Джеймс, ты неисправим. Просто кладезь идей. Уйти никак нельзя — что Недди подумают? Что мы манкируем обществом их гениального сыночка? Да тебя в два счета уволят.
— Ты права. К сожалению. Только я бы, кажется, все отдал за три пинты пива. Со вчерашнего вечера капли во рту не было, да и тогда я всего пинтой ограничился.
— Так лучше для твоего кошелька. — Маргарет снова рассмеялась. — При исполнении мадригалов ты был великолепен. Блистал, я бы сказала.
— Умоляю, не напоминай.
— Лучше даже, чем в пьесе Ануя. При твоем акценте звучало просто зловеще. Постой, как там — «La rigolade c'est autre chose»[9]? Впечатляет, весьма впечатляет.
Из пересохшего горла вырвался слабый стон:
— Прекрати. Это выше моих сил. Почему нельзя было выбрать английскую пьесу? Впрочем, понятно почему. Не трудись объяснять. Кстати, что у нас следующим номером?
— Полагаю, блок-флейты.
— Тем более имею право слинять. Нет ничего постыдного втом, чтобы не играть на блок-флейте. В конце концов, я всего-навсего младший преподаватель. Но, Маргарет, разве это не ужасно? Разве не ужасно? Просто не продохнуть от искусства.
Она снова засмеялась и быстро обвела глазами комнату. Значит, ей весело, с облегчением подумал Диксон.
— Насколько мне известно, с блок-флейтой каждый справится.
Диксон тоже засмеялся и предпринял попытку забыть о пиве. И то правда: в жестяной коробке осталось всего три фунта, а зарплата только через девять дней. В банке у него двадцать восемь фунтов, но они — неприкосновенный запас на случай увольнения.
— Хорошенькая эта Кристина, как там ее по фамилии, — заметила Маргарет.
— Хорошенькая.
— А какая фигура! — продолжала Маргарет.