— Вы что же, яичницу не будете?
— Пожалуй, пока воздержусь.
— Почему? Вам нехорошо?
— Честно говоря, не очень. Голова болит, и вообще.
— Вот оно что! Значит, вы и правда ходили в паб, как и утверждал этот, ну, низенький, забыла фамилию.
— Джонс, — подсказал Диксон, уж постаравшись, чтобы по артикуляции можно было составить правильное впечатление о носителе. — Все верно: я ходил в паб.
— И перебрали, да? — Каллаган даже жевать перестала, но вилку с ножом не положила — так и стискивала в кулачках. Диксон заметил, что ноготки у нее квадратные и острижены предельно коротко.
— Да, судя по сегодняшнему самочувствию.
— А сколько вы выпили?
— Я не считал. Это пагубная практика — считать.
— Вам виднее. Но хоть примерно скажите. Неужели не помните?
— Семь-восемь, если примерно.
— Пива?
— Пива, конечно, чего же еще? Разве я похож на человека, которому по карману крепкие напитки?
— Вы говорите о семи-восьми пинтах пива?
— Да. — Диксон заулыбался. А она, оказывается, совсем ничего; вдобавок у нее белки глаз точно синькой промыты — от этого вид на редкость здоровый. Диксон сразу раскаялся в первом выводе и потерял желание разветвлять второй, когда Каллаган сказала:
— Семь-восемь пинт! Неудивительно, что после такого количества алкоголя вы себя плохо чувствуете, разве нет? — Каллаган выпрямилась на стуле, как учительница начальных классов.
Диксон вспомнил отца. Тот до самой войны носил крахмальные белые воротнички, неустанно порицаемые ювелиром как проявление чрезмерного «брежения» общественным мнением. Этимологический плод нонконформизма казался теперь Диксону квинтэссенцией всего противного ему в Кристине.
— Разве да, — холодно отвечал Диксон. Идиому он позаимствовал у Кэрол Голдсмит. Мысль о Кэрол заставила вспомнить — впервые за утро — о виденном накануне объятии. А ведь объятие имеет касательство не только до Сесила, но и до Кристины. Совершенно очевидно: над ней сгущаются тучи.
— Все спрашивали, куда вы подевались, — продолжала Кристина.
— Меня это не удивляет. А скажите, как мистер Уэлч отреагировал?
— На что — на сообщение, что вы скорее всего в пабе?
— Да. Рассердился он?
— Понятия не имею. — Вероятно, прикинув, что сказала резкость, она добавила: — Видите ли, я совсем не знаю мистера Уэлча, поэтому не могу судить. У меня сложилось впечатление, что ему как бы все равно. Если, конечно, вы понимаете, о чем я.
Диксон понимал. Вдобавок он, кажется, дозрел до яичницы с беконом и помидорами. Диксон поднялся с намерением положить себе изрядную порцию и сказал:
— Спасибо, вы меня успокоили. Наверно, нужно извиниться перед мистером Уэлчем.
— Думаю, это будет правильно.
Ее тон побудил Диксона на секунду отвернуться к буфету, слегка сгорбиться и изобразить лицом китайского мандарина. Он испытывал такую неприязнь к этой девушке и ее приятелю, что не мог взять в толк, почему они двое не испытывают неприязни друг к другу. Внезапно Диксон вспомнил про постельное белье. Это же надо быть таким идиотом — понадеяться, что номер с бритвой прокатит! Нет, требуются более радикальные меры. Сейчас же пойти в спальню, посмотреть свежим взглядом — свежий взгляд порой подкидывает нетривиальные идеи.
— Боже! — рассеянно воскликнул Диксон. — Боже мой. — Затем якобы собрался и уточнил: — Боюсь, мне надо бежать.
— Вы вернетесь?
— Нет, не вернусь до… То есть я хотел сказать… Мне надо наверх, в спальню. — Сообразив, что объяснение исхода неубедительное, Диксон ляпнул (крышку из нержавейки он все еще держал в руках): — Я там наворотил, нужно навести порядок, если получится. — Кристинины глаза округлились. — У меня ночью был огонь.
— Вы зажигали огонь в спальне?
— Ненарочно. Занялось от сигареты. Само.
Кристина снова сменила выражение лица.
— То есть ваша спальня горела?
— Не вся спальня — только кровать. Я курил в постели.
— И подожгли ее?
— Да.
— Сигаретой? Ненарочно? Почему же вы сразу не потушили огонь?
— Потому что заснул. Я только утром увидел.
— Но ведь вы должны были… Вы сами-то не обожглись?
Диксон положил наконец крышку.
— Вроде нет.
— И то ладно. — Ее губы были плотно сжаты, она смотрела серьезно — и вдруг рассмеялась, причем совершенно не так, как накануне; весьма немузыкально, счел Диксон. Прядь тщательно расчесанных светлых волос выбилась из-за уха — Кристина тотчас ее заправила. — Ну и что вы теперь станете делать?
— Пока не придумал. А делать что-то надо.
— И как можно скорее, пока горничная не увидела, верно?
— Знаю. Но что тут сделаешь?
— А велик ли ущерб?
— Мало не покажется. Несколько дыр.
— Ужас. Прямо не знаю, что посоветовать, — я же не видела этих дыр. Если только вы… Хотя нет; это не поможет.
— Послушайте, вы не могли бы подняться ко мне и…
— Посмотреть на дыры?
— Да. Можете?
Она снова выпрямилась и стала думать.
— Хорошо, поднимусь. Конечно, я ничего не гарантирую.
— Я понимаю. — Диксон вспомнил, что в ночном холокосте уцелели несколько сигарет, и заметно повеселел. — Большое вам спасибо.
Они уже шли к двери, когда Кристина спохватилась:
— А как же ваш завтрак?
— Завтраком придется пожертвовать. Время поджимает.
— А я бы на вашем месте поела. На обед в этом доме надежда плохая.
— Я не собираюсь дожидаться обе… То есть у меня нет времени. Минутку! — Диксон метнулся к буфету, подхватил скользкий глазок яичницы и целиком отправил в рот. Кристина ждала с невозмутимым видом, сложив руки на груди. Отчаянно жуя, Диксон взял кусок бекона, с новой силой заработал челюстями и замахал рукой, в том смысле, что готов. Пищеварительная система не замедлила телеграфировать о приближении тошноты.
Они гуськом прошли через холл и поднялись по лестнице. Вдали пищало что-то похожее на блок-флейту — не иначе Уэлч завтракал у себя в комнате. Диксон обнаружил, что может открыть ванную, и испытал приступ острого облегчения.
Девушка смерила его подозрительным взглядом.
— В ванной-то мы что забыли?
— Моя спальня — по ту сторону.
— Вот как! Вообще нестандартная тут планировка.
— Подозреваю, старина Уэлч эту часть дома пристроил. Лучше пусть спальня на отшибе, чем ванная.
— Пожалуй. Боже, да вы и правда в городе были! — Кристина прошла к кровати и пощупала простыню и одеяла, как щупает ткань потенциальный покупатель. — Только, знаете, непохоже, что вы прожгли постель. Скорее похоже, что вы ее изрезали.
— Я действительно… я обрезал обгоревшие края бритвой. Мне казалось, так… приличнее, что ли… Ну, чем золу оставлять.
— Да почему приличнее-то?
— Не могу объяснить. Мне так казалось.
— М-да. Говорите, в этом безобразии одна-единственная сигарета повинна?
— Не знаю. Может, и одна.
— Видно, здорово вы вчера… гм… того, раз не замети… Ой, а со столом что! А с ковром! Вот не думала, что стану… соучастницей. — На этом слове Кристина расплылась в улыбке, отчего ее физическое здоровье приобрело масштабы почти карикатурные. В то же время открылось, что передние зубы у нее кривоваты. Диксона эта деталь удручила сильнее, чем мог бы, кажется, удручить ряд абсолютно идентичных жемчужинок. Диксон видел достаточно, незачем еще глубже вдаваться в подробности. Кристина выпрямилась, поджала губы — не иначе задумалась.
— Пожалуй, лучше всего перестелить постель так, чтобы дырки были в ногах, ну, чтобы в глаза не бросались. Вот это одеяло, которое вы только подпалили, положите сверху. Да, и переверните его — с изнанки оно выглядит почти прилично. А с этим что делать? Жаль, нет покрывала.
— Да. Вы отлично придумали. Только они все равно ведь обнаружат дыры, когда станут менять белье.
— Обнаружить-то обнаружат, зато не свяжут с курением. Особенно если учесть, что вы бритвой на славу поработали. И вообще, кто в такой позе курит — хвостик на подушке, на простынке ушки?