— А к чему, — спрашиваю, — ты это?
— А к тому, — отвечает, — что у детей Савицкой «рубашки» особенные.
— Бронированные, что ли?
Опять вроде бы шучу. И опять Альбина хохму мою не оценила.
— Надо, — говорит, — тебе, Виталик, с нею любовь закрутить. И киндера ей сделать. Тогда «рубашка» нам достанется, с полной гарантией.
Я чуть не подавился.
— А как же, — говорю, — ты?
— А я, — отвечает, — так. Терплю ведь твоих шлюх. И эту вытерплю, не бойся!
— Погоди, — говорю, — погоди. Получается, ты сама меня к этой телке толкаешь.
Девочка моя посмотрела на меня своими изумрудными глазищами.
— Виталенька, — говорит, — тебе бы пора понять, что я женщина необычная… Извини, но такой случай упускать нельзя.
— Погоди; — повторяю, — через год, когда мы «рубашку» заполучим, ты меня опять к этой Савицкой племенным быком отправишь?
— Через год много воды утечет. Через год она, может, руки на себя наложит. Двое умерших детей подряд — не шутка для этих женщин. Вряд ли она захочет от тебя еще одного ребенка.
Я репой замотал.
— Что ты, — говорю, — такое несешь? Может, мне еще и жениться на ней?
— Жениться не надо. Женишься ты, Виталенька, на мне. Но пообещать можешь.
Весь вечер я от этого базара торчал. Крута моя Альбина, ничего не скажешь. Роковая баба!.. Но ведь из-за этого я от нее и в торч впадаю.
Да, забыл совсем… Позвонил я Пашке Раскатову. Забили стрелку на восьмое, снова в той же баньке.
6 августа
Три дня меня Альбина обрабатывала. Что уж там за «рубашки» создаются в матке у Савицкой, не знаю, но, видимо, стоят они того, чтобы своего мужика к другой бабе подкладывать.
Короче, сегодня меня Альбина дожала, сдался я. Позвонил Савицкой. Поинтересовался здоровьем, настроением. Все как положено… Голос у нее был тухлый-тухлый. Оно и естественно: первого ребенка потерять — не стопку выпить. Мысли всякие. А вдруг больше не будет? А вдруг наследственность — черная? Провериться пойти не всякая решится. Лучше жить надеждой. Иначе — все равно что знать дату собственной смерти, как в «Леопарде с вершины Килиманджаро». Лучше и не родиться вовсе, чем с таким знанием жить!..
Я, как и положено давшему клятву Гиппократа, был в разговоре добр и мудр. И заботлив, в натуре. Все по клятве. А под конец предложил вместе поужинать.
Сначала отнекивалась, но ведь бабе плохо одной и в более кайфовые времена. Короче, уломал я ее. Подбросил Альбину до метро и поехал к Савицкой.
Так себе хаза. Двухкомнатный коттеджик с крышей из крашеного железа, видавшая виды скрипучая калитка, кругом уныние и тоска. В окна виден недалекий кусок Земли — с носовой платок, даже теннисный корт не построишь. Оказалось, не ее собственность — арендует.
Дежурные приветствия, дежурные вопросы, дежурные благодарности.
Сама какая-то блеклая, хоть и подштукатурилась чуть-чуть. Волосы — неожиданно для меня — черные. Выяснилось, торчит от париков. Украшений — ноль.
Вывел ее на свет божий, усадил в машину. В город ехать не захотела. Отправились в кабак мотеля «Ольгино».
Разговор поначалу не клеился. Я-то разливался соловьем. Умею понты строить. Она отвечала односложно, все больше «да» или «нет».
Халдей приволок шашлычок по-карски и бутылочку «Хванчкары».
Постепенно Савицкая оттаяла, разговорилась. Я кивал и выражал сочувствие по полной программе.
Уже больше полугода одна. Да и раньше замужней женщиной назвать трудно было. Почему — не сказала.
Я расспрашивать не стал. Почувствовал: тонко тут, чуть нажми, и протянувшаяся между нами ниточка порвется.
В смерти ребенка винит себя — не слишком соблюдала режим беременности. В мою клинику решила обратиться, потому что слышала о ней только хорошее.
Я вдруг начал чувствовать себя как последнее падло. Продолжал поддакивать, наукообразно объяснил, что генофонд сейчас ни к черту. Экологические просчеты предыдущих поколений, сами понимаете, Катя. И прочая дребедень в том же духе. Знай она, что я и есть тот самый экологический просчет, срать бы рядом не села. Но она даже не догадывалась. И потому кушала со мной мясо и пила вино (я лишь пригубливал, поскольку опять вызывать арендованного водилу не стоило). Пыталась смеяться, когда я хохмил, — из вежливости и благодарности ко мне. Потом вдруг замкнулась.
Я сразу встрепенулся.
— Не надо, — говорю, — Катя. Бог велел вам жить дальше. Будут у вас еще дети. (Язык, падло, не отсох!)
Она посмотрела большими печальными глазами и промолчала. Лишь вздохнула, так что едва свечи не задула…
Я понял, что пора прикрывать лавочку. Позвал халдея, рассчитался, пресек ее робкие попытки сунуть мне стольник. Потом в молчании довез до хазы, поблагодарил за приятно проведенный вечер.
— Спасибо и вам, Виталий Сергеевич! — сказала она в ответ. — Но, вы знаете, я не могу пригласить вас к себе.
Еще бы я не знал, едрена вошь, врач-гинеколог!
Изобразил легкое возмущение — типа, за кого вы меня принимаете, я не такой! — пообещал через пару дней позвонить и распрощался.
Она вошла в дом. А я сел в машину и укатил. Доехал до Тарховки, пошел в любимый лесок, где стоит семигранный болт — памятник творчеству братьев Стругацких. Бродил среди деревьев под звуки бренчащей неподалеку гитары и курил. На душе было тускловато. Я знал, что она, заперев дверь, сорвала с головы свой брюнетистый парик и, бросившись на подушку туго перетянутой грудью, разрыдалась.
Я — не козел, братаны!
И потому, докурив третью или четвертую сигарету, вышел на шоссе, сел в машину и решил, что никогда Екатерине Евгеньевне Савицкой больше не позвоню.
7 августа
Утром я Альбине так и сказал. «Никогда, дорогая моя, с Савицкой больше встречаться не буду!»
Дорогая смерила меня насмешливым взглядом и выдает:
— Что? Уже втюрился?
Вопросик, типа, зашибись!
— Кто, — говорю, — втюрился? В кого?
— Ты, — отвечает, — втюрился. В госпожу Савицкую. Втюрился, втрескался, влюбился… Какие еще глаголы есть?.. Эх, черт, — говорит, — рано я тебя к ней направила! Надо было подождать, пока у нее промеж ног все заживет. Дала бы она тебе в первый же вечер, вся бы твоя романтика разом улетела!
— Да при чем здесь, — отвечаю, — романтика? Просто это как-то… И нашел слово подходящее — «бесчеловечно».
— Ох-ох-ох! — говорит моя девочка. — Бесчеловечно?.. А малютку ее к богу отправить было человечно? А «рубашку»с другого малютки носить человечно?
Мне и брякнуть в ответ нечего.
А девочка моя гвоздит дальше.
— Ты, Виталенька, как мальчик, — говорит. — Купился на розовые сопельки. Тебе ж не такая нужна! Что ты с нею через год делать будешь? Она тебе родит и захочет, чтобы ты все время рядом сидел. А ты же привык мокрощелкам под юбки заглядывать!
Вот зараза!
— Ну а ты, — говорю, — чего захочешь?
— Да я-то, — отвечает, — может, того же захочу… Хотя я — не клуша-домоседка. Будут у нас деньги — тогда увидим, чего я захочу!.. А впрочем, — говорит, — смотри сам! Я ведь и другого гинеколога с клиникой могу найти!
Да, гляжу, понесло мою Альбину не на шутку. И как-то после всех ее слов ситуация по-другому смотрится.
И вправду, ведь эта Савицкая наверняка клуша.
Потерся я носом о пушистый Альбинин затылок, руки ей на плечи положил.
— Знаешь, — говорю, — я ведь, под какую юбку ни залезу, это я к тебе забрался. Это ты подо мной всякий раз, твои груди, твои бедра, твой живот…
Она задрожала всем телом, отстранилась резко.
— Знаю, — говорит. — Потому и люблю тебя, стервеца! Если бы ты хоть на мизинчик представлял, как мне-то тяжело!
8 августа
Помылся в баньке, погрел косточки. Заодно с Пашкой Раскатовым побазарил, пока Вадька опять телок осеменял.
Выложил Пахевичу наши предложения, тот было на дыбы. Я — на своем стою. Пошел цап-царапыч — кто кого!