— Сядьте! — сказал я. — Чему вы удивляетесь? Жена любит мужа. Она всегда меня любила. Во всем виноват был я сам.
Альбина не поняла, но объяснять я ничего не собирался: беседа близилась к концу. И вот это ведьма поняла сразу.
— Неужели вы меня убьете? — пролепетала она. — У вас теперь две «рубашки». Вам никто не страшен! Даже сам дьявол! Не то что ведьма-половинка…
Я вспомнил фразу, которую сказал своему командиру и с которой все началось.
— Солдату не пристало с п…здой воевать пистолетом. — Я отстегнул кобуру и положил на стол со свечами..
Альбина смотрела, раскрыв рот и хлопая ресницами. Но когда я расстегнул ремень и снял брюки, до нее дошло.
— Не-е-ет!!! — завопила она и бросилась к двери. — Ма-а-ама! Ма-а-амочка!
Я догнал ее в два прыжка, обхватил под мышками и зажал правой рукой рот. Потом оторвал от пола и понес к постели. Ведьма попыталась укусить меня за руку, но моя хватка была железной. Возле кровати я поставил ее на ноги, повернул к себе лицом и одним движением разодрал халат — только пуговицы горохом посыпались. Она тут же попыталась ударить меня коленом в промежность, но легким движением ноги я блокировал эту попытку. Альбина зашипела, как кошка, а я опрокинул ее на постель.
Под халатом у нее ничего не было: видимо, она и вправду спала перед моим приходом. Впрочем, бюстгальтер ей и не требовался — чтобы поддерживать такой бюст, достаточно обыкновенной мужской майки. Лишь крупные соски намекали на то, что в принципе созданы для кормления детей, а в остальном от шеи до пояса передо мной лежал самый обыкновенный мальчишка.
— Голубчик, не надо! — залепетала она. — Не надо, голубчик! — И попыталась ударить меня ногами.
Я с легкостью отбил и эту атаку, навалился на щупленькое тело шестью пудами живого веса.
Она попыталась вцепиться мне в глаза. Пришлось завести агрессивные худенькие руки за голову и левой слить их воедино. Правой же я сумел стащить с себя то последнее, что разделяло наши тела. Почувствовав прикосновение главной угрозы, Альбина вновь завопила. Я опять зажал раскрывшийся рот, и ей осталось только извиваться. Впрочем, то, что она так отчаянно сопротивлялась, играло для меня и положительную роль. Иначе бы это тело черта с два меня возбудило. А так мой конь начал вставать на дыбы, превращаясь в таран. Почувствовав это, она переплела лодыжки и крепко стиснула бедра. Глаза ее опять горели такой ненавистью, что если бы это чувство сжигало, я бы давно превратился в кучку пепла.
Тогда я вставил ей между бедрами колено и изо всех сил надавил. Клин — давнее орудие человеческой цивилизации. Сработал он и в данном случае, мой конь добрался до единственного, что в Альбине было не от мальчишки, и устремился по давно изведанной с другими любовницами дорожке.
Думая, что я ослабил бдительность, ведьма вновь попыталась укусить мою ладонь. Однако я не тешил плоть — исполнял долг. И потому был настороже.
Альбина извивалась и брыкалась, пока мой таран не проломил крепостную стену ее девственности, а потом… Нет, не сверкнула молния и не загрохотал гром. И не потянуло серой из углов комнаты. Просто Альбина вздохнула, обмякла, закрыла глаза. А потом ведьмины бедра начали совершать инстинктивные женские движения. Тогда я отпустил ее руки, и она тут же вцепилась пальцами мне в загривок. Глядя на блаженное лицо, я улыбнулся: сейчас мои волосы были ей нужны совсем для другого колдовства, для того колдовства, что зовется плотской любовью.
Впрочем, любовью я по-прежнему не занимался. Дождавшись, когда она стиснула бедрами мою талию, содрогнулась и запищала от наслаждения, я тут же скатился с кровати и принялся заталкивать вздыбленного коня в привычную полотняную тюрьму.
«Спарились и разбежались!..»Я вспомнил, откуда эта фраза. Так думал писатель Виктор Банев о своих взаимоотношениях с медсестрой Дианой. Вольно было Баневу так думать! Он находился в опале, но его не приговаривали к смертной казни. Его ребенок был жив. А главное, модный писатель занимался любовью, абсолютно не заботясь о том, что может подарить своей партнерше незапланированного беби.
Я помотал головой. Глупости какие-то приходят на ум. Наверное, это то, что осталось во мне от Арчи Гудвина…
Я оделся, угнездил под мышку кобуру и взглянул на Альбину.
Та ответила взглядом, полным нежности и надежды:
— Может, мы еще встретимся?
— Обязательно, — сказал я. — Когда рак на горе свистнет!
В этих словах тоже был Арчи, и я не стал ему сопротивляться.
Альбина улыбнулась каким-то своим мыслям.
— Ты меня изнасиловал. Я могу заявить в милицию. Генетический анализ подтвердит. Тебя посадят.
«А ждет тебя, бриллиантовый, дорога в казенный дом», — вспомнил я.
— Заявляй! Без толку! В твоем влагалище нет материала для анализа.
— Как это?!
— А вот так! Я позаботился об этом. Неужели ты думаешь, что я мог потерять разум из-за такого тела, как твое?
Это было жестоко по отношению к любой девушке. Тем более это было жестоко по отношению к той, кого только что подвергли насилию. Но иного обращения она и не заслуживала. Женщина — существо, созданное всевышним для того, чтобы дарить жизнь, она эту жизнь отнимала и, что вдвойне гнусно, еще и торговала останками. Пусть эти останки не были материальными, но один черт!.. Торговка всегда будет торговкой!
Я вновь посмотрел на Альбину.
Торговка оставалась торговкой. Теперь она пыталась сбыть то, что у нее осталось. Длинные узкие пальцы потеребили разодранный халат, потянули его на живот, укрывая распятое тело от моих глаз, но так, чтобы остались видны вишни сосков на мальчишеской груди и рыжий пушок в промежности, под которым расплылось на простыне алое пятно.
Мне стало мерзко, будто я тоже принял участие в торговом деле.
Впрочем, она-нынешняя за себя-недавнюю уже не отвечала. Как дети не отвечают за отцов. Она перестала быть ведьмой, но ей еще предстояло научиться быть просто женщиной. Все женщины торгуют собой. Ради семьи, ради детей, ради любимого… Эта торговля не имеет ничего общего с древнейшей профессией, хотя не менее стара, чем проституция. Эта торговля заложена в саму женскую суть, на нее обрек наших подруг сам господь, сделав из них биологически подчиненные существа. Зато в них хранится корень жизни… И в Альбине он тоже есть. Этим она искупит свою вину.
— Мы больше не встретимся, — сказал я. — Но тебе недолго ходить в одиночестве. Такие глаза пленят любого мужчину. И ты родишь своему троих. Поверь, это не худшая судьба для бывшей ведьмы. Лет пятьсот назад тебя бы просто отправили на костер.
Она словно спохватилась, словно только сейчас заметила свою наготу, укрыла одеялом вишенки и пушистый треугольник. Возле двери я еще раз оглянулся.
Зеленые глаза смотрели сквозь меня, и было в них что-то такое, чего я никогда не смогу понять.
— Прощай, ведьма-половинка! — сказал я. — Счастливых тебе детей! В «рубашках»! — И вышел.
Старуха в соседней комнате только-только начала копошиться на полу. Охранник возле батареи все еще был недвижен.
Я подошел к нему, пощупал пульс. Парень был жив, и смерть ему в ближайшее время не грозила. Если не нарвется на пулю в каком-нибудь деле…
Я оставил возле него ключ от браслетов и покинул это логово. Спустился по лестнице, прошел дворы-колодцы, вышел на Невский и принялся ловить такси. Сел в первую же остановившуюся машину.
— На Комендантский!
— У вас какой-то праздник? — спросил водила.
— Да! — Я улыбнулся ему. — Впереди праздник, каких мало.
На самом деле впереди меня ждала неизвестность, но на душе было спокойно. Потому что вместе с неизвестностью меня ждала женщина, которая не позже чем через девять месяцев родит еще одного ребенка в «рубашке».
И эту «рубашку»с него уже никто никогда не снимет.
Эпилог