Но основное свое время семья проводила на кухне, тем более что оттуда был прямой выход во двор, где располагались «службы». Часть дворика была зацементирована, другая, отделенная сточной канавой, предоставляла возможность заняться садоводством. Свободного места хватало на то, чтобы посадить кустик-другой и дикий виноград у забора, отгораживавшего от мистера Купера. Забор, впрочем, был недостаточно высокий, и портняжные подмастерья все время глазели во двор Уэллсов. Почему-то им особенно нравилось смотреть, как другие ходят в уборную. Во всяком случае, они в это время не отворачивались, и Сару это раздражало необычайно. Мясник тоже в известном смысле был сосед не из лучших. Туши, вывешенные для привлечения покупателей, привлекали еще и полчища мух, а его двор всегда был забит ревущим скотом, который резали тут же, на месте. После прогона скота улица, впрочем, очищалась довольно быстро. Один из соседей, увлекавшийся огородничеством, собирал навоз и складывал его в большой открытый деревянный ящик в углу двора, подальше от собственной задней двери и поближе к соседской.
Этот дом, обставленный подержанной мебелью и провонявший парафином, с помощью которого пытались морить клопов, был сразу и слишком велик и слишком тесен. Посланные от угольщика чертыхались, протаскивая свои мешки по узенькой лесенке, ведущей в подвал, хозяйка же, пытаясь навести элементарный порядок на четырех этажах, молила господа даровать ей терпение. Былого румянца на ее щеках никто больше не замечал, глаза утрачивали свою небесную голубизну и наивность. Дел не убавлялось. Напротив. Вскоре после переезда в Бромли у нее родился в 1857 году сын Фрэнк. Пять лет спустя, в 1862 году, еще один сын — Фред. Теперь все время, оставшееся от уборки и мучительных попыток приготовить обед, она проводила в «гостиной», обшивая семью и прислушиваясь, не откроется ли входная дверь, возвещая о приходе долгожданного покупателя. Дверь ныне отворялась чаще, чем прежде. Тимоти Дьюк из Мидхерста решил помочь своему двоюродному племяннику и стал снабжать его в кредит принадлежностями для крикета, что послужило поводом для еще одного выступления Джозефа Уэллса в печати. Новое объявление, появившееся в местной газете, звучало гораздо оптимистичнее предыдущих и было многословнее. Выглядело оно так:
Джозеф Уэллс предлагает по умеренным ценам превосходный набор первоклассных принадлежностей для этой благородной игры. Биты с камышовыми ручками, самолично им отобранные, по общему мнению, не знают себе равных, и их невозможно приобрести ни в одном другом торговом заведении. Имеются в продаже также детские биты любых размеров. Все это и многое прочее — в его основанном в стародавние времена магазине фарфоровых и стеклянных изделий
Эту четвертую по счету пробу пера можно с полным правом назвать замечательным образцом документальной прозы. В отличие от первого объявления (о прокате посуды) здесь почти все, исключая разве упоминание о «других торговых заведениях», куда не стоит наведываться, отвечало истине или, во всяком случае, к ней приближалось.
Соответственно изменился вид витрины Атлас-хауса. Теперь по одну сторону от Атланта стояли тарелки, чашки и даже несколько хрустальных фужеров, а по другую — лежали мячи, биты, спицы и сетки для крикетных ворот. Ими же была завалена часть «гостиной». Кроме того (не иначе — надоумил Атлант!), Джозеф Уэллс открыл торговлю фитилями, маслом для ламп и парафином. Лавка начала приносить до пятидесяти фунтов в год. Прибавился и еще один источник доходов. До появления Джозефа Уэллса бромлейский крикетный клуб влачил жалкое существование. С его приездом он возродился к жизни, начал брать призы, а сам Джозеф все чаще получал приглашения выступить за какую-нибудь чужую команду. Эти игры оплачивались, и, хотя Джозеф по вечерам был не прочь посидеть с друзьями в пивной у Белла — всего-то и перейти через дорогу! — большая часть денег шла в дом. Еще он подрабатывал, обучая начинающих игроков. Но Сара этого словно не замечала. Отношения между супругами уже давно начали портиться, а неизбежные отлучки Джозефа и вовсе ее ожесточили. Все шло к одному: чем больше она его тиранила, тем меньше ему хотелось проводить с ней время; чем чаще его не было дома, тем больше было у нее оснований высказывать свое недовольство. К тому же выяснилось, что он чуть ли не безбожник: в церковь его не заманишь. И конечно же, как забыть, что он весьма далек от высшего общества. «Как жаль, что отец ваш — не джентльмен», — говорила она детям. Сама она продолжала поддерживать отношения с Ап-парком, постоянно переписывалась с Фанни Буллок и, пока жива была маленькая тезка бывшей хозяйки, получала от нее приглашения в гости. Разумеется, это необычайно поднимало ее в собственных глазах.